Карл Юнг. В поисках себя

Мандала – это то, что в индийском или тибетском ритуальном обиходе называется янтрой, инструментом созерцания или средством медитации. Это религиозный объект, предназначенный для поддержания концентрации внимания того, кто его выполняет (занимается живописью, рисунком, скульптурами из песка, как тибетцы, или танцует) или наблюдает за ним (круговым сужением своего психического поля до центрального пространства). Цель созерцания различных элементов, составляющих мандалу в восточных традициях, – это отказ от индивидуальности, необходимый для возвращения к универсальной целостности божественного состояния. Другими словами, преобразование личного сознания в универсальное божественное. Именно так и Юнг понимает мандалу: она служит восстановлению внутреннего порядка и примирению с целостностью, следовательно, процессу индивидуации. В религиозном выражении, проникающем глубоко в историю народа, мандала позволяет установить связь со священным и выступает в качестве самой основы возможности и необходимости религиозного существования человека. Мандала не просто иллюстрирует, она действует.

Среди других религиозных ритуалов, которые изучал Юнг, христианская месса помогает процессу индивидуации. По его мнению, она несет в себе «живую тайну», глубоко укоренившуюся в истории человеческого разума. Таким образом, даже несмотря на то, что его значение изменилось, использование просвиры восходит к культу Митры. А обряд святой воды происходит от алхимического понятия, предшествовавшего христианству. «На самом деле эти тайны всегда были выражением фундаментальной психологической предрасположенности» [26], – подчеркивает Юнг. Вот почему ритуал должен проводиться в соответствии с традицией и в нем не нужно ничего менять. Месса – это возможность полностью охватить смерть и воскресение Христа, которые благодаря обряду вписываются в настоящее и дарят непосредственный опыт божественного. «Посредством повторения основных событий, связанных с мифом о Христе, воспринимаемом здесь как фигура универсального человечества, “Я” (сын, Христос) приносится в жертву бессознательному (Отцу), чтобы возродиться в переживании самосознания, уже не как отдаленное, уникальное и изолированное явление, а как пережитое в сознании “здесь и сейчас” участника, проникающего в эту истину через ритуал» [27], согласно анализу Джона Дурли. Таким образом, символически месса создает психическое движение, которое приносит себя в жертву бессознательному ради воскрешения улучшенного, более открытого, более уравновешенного сознания. В то же время бессознательное отказывается от своего трансцендентного положения, чтобы воплотиться в конечном человеческом существовании. Подразумевая это, прощение отсылает к «части дара» от «Я» к бессознательному. Это не обходится без зла, по мнению Юнга, который отождествляет страдания Христа со страданиями, которые каждый человек должен пережить в процессе индивидуации.

Среди других традиций, которые ценят символическую внутреннюю жизнь, мы также встречаем алхимиков Средневековья. Именно во время ритуала совершается Великое делание: «С одной стороны, практическая, химическая работа в лаборатории; с другой стороны, психологический процесс; с одной стороны, сознательный ‹…› а с другой стороны, бессознательный, проецируемый и воспринимаемый в процессах преобразования материала» [28]. Процесс химического превращения несовершенной материи в золото, представляющий собой одно или Единое целое, коррелирует с процессами преобразования. Единое целое связано с процессом индивидуации, символом которого в алхимии является философский камень. В западной алхимической традиции золото исполняет ту же роль, что и мандала – средство медитации, применяемое во время ритуала, позволяющее сосредоточить психику, довести ее до конца в ее развитии и, следовательно, раскрыть самость. Таким образом, этот способ практического экспериментирования со священным, которым является алхимия, представляет собой живой опыт внутреннего откровения, в котором человек воплощает в себе собственную бессознательную природу.