Карл Маркс. Человек, изменивший мир. Жизнь. Идеалы. Утопия

После отступления касательно собственной концепции природы человека Маркс продолжил критику «Феноменологии», подчеркнув, что Гегель, похоже, приравнивал отчуждение к любой объективности и, таким образом, преодолевал отчуждение только в мысли: следствием было то, что для Гегеля человек являлся по-настоящему человечным только тогда, когда занимался философией, и что, например, наиболее подлинно религиозным человеком был философ религии[61]. Последние несколько страниц рукописи совершенно невнятны. Действительно, на протяжении всей этой части Маркс так мучительно боролся с диалектикой Гегеля, что современному читателю, должно быть, трудно уследить за аргументами. В той мере, в какой аргументы могут быть поняты, «здравый смысл» склонен согласиться с Марксом против Гегеля – хотя, конечно, это Гегель, преломленный через самого Маркса [183]. Однако следует помнить о густом идеалистическом тумане (созданном, в частности, учениками Гегеля), который Марксу следовало рассеять, чтобы прийти к какому-либо «эмпирическому» взгляду.

Сам Маркс не дал никакого заключения к «Парижским рукописям», и невозможно сделать его из столь разрозненной работы, включавшей в себя обсуждения экономики, социальной критики, философии, истории, логики, диалектики и метафизики. Хотя в каждом разделе доминировала отдельная тема, в какой-то степени все они рассматривались одинаково. Здесь впервые предстали вместе, если еще не объединились, три составных элемента мысли Маркса, которые Энгельс назвал немецкой идеалистической философией, французским социализмом и английской экономикой. Именно эти «Рукописи», прежде всего, переориентировали (по крайней мере, на Западе) интерпретацию Маркса – до такой степени, что их даже стали рассматривать как его главную работу. Они не были опубликованы до начала 1930-х годов и привлекли внимание общественности только после Второй мировой войны; некоторые аспекты «Рукописей» были вскоре ассимилированы с экзистенциализмом и гуманизмом, бывшими тогда в моде, и представляли собой более привлекательную основу для несталинского социализма, чем учебники по диалектическому материализму.

Если рассматривать эти «Рукописи» в их правильной перспективе, то они были для Маркса не более чем отправной точкой – первоначальным, буйным излиянием идей, которые должны были быть подхвачены и развиты в последующих экономических трудах, особенно в «Очерке критики политической экономии» (Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie) и в «Капитале». В поздних работах темы «Рукописей 1844 года», конечно, будут разрабатываться более системно, подробно и на гораздо более прочном экономическом и историческом фундаменте; но центральное вдохновение или видение должно было остаться неизменным: отчуждение человека в капиталистическом обществе и возможность его освобождения – управления собственной судьбой через коммунизм.

IV. Последние месяцы в Париже

Пока Маркс лихорадочно работал над «Рукописями» в Париже, Женни заново погружалась в провинциальную жизнь Трира. Она была рада воссоединиться с матерью, по которой так часто плакала во Франции; но благопристойная бедность, в которой вынуждены были жить Вестфалены, и нахлебничество ее бесхребетного брата Эдгара угнетали Женни. Ребенок, которому теперь была предоставлена кормилица, вскоре оказался в безопасности, и в письмах Женни к Марксу дочери были посвящены длинные абзацы любящих описаний. Когда ее старые друзья и знакомые приходили повидаться с ней и посмотреть на ребенка, она чувствовала себя так, как будто выдерживала судилище. Она, как могла, отбивалась от расспросов о том, какую именно работу Маркс получил в Париже. На самом деле она была полна опасений, о которых писала мужу: «Дорогой, я слишком беспокоюсь о нашем будущем, как в долгосрочной, так и в краткосрочной перспективе, и мне кажется, что буду наказана за мое нынешнее приподнятое настроение и буйство. Если можешь, пожалуйста, успокой мои страхи на этот счет. Люди слишком много говорят о надежном заработке. Тогда я отвечаю им румяными щеками, белым цветом кожи, бархатным плащом, шляпой с перьями и прекрасными лентами» [184].