Карл Маркс. История жизни

Страшное горе звучит в письмах Маркса о болезни и смерти сына. 30 марта он писал Энгельсу: «Жена моя уже неделю более больна, чем когда-либо, от душевного потрясения. У меня самого сердце обливается кровью и горит голова, хотя, конечно, я должен сохранять самообладание. Мальчик за всю болезнь не изменился характером; он такой же оригинальный, кроткий и вместе с тем самостоятельный, как и прежде». А 6 апреля он снова пишет: «Бедного Муша не стало. Он уснул (в буквальном смысле) у меня на руках сегодня между пятью и шестью. Никогда не забуду, как твоя дружба облегчила нам это тяжелое время. Мою печаль о мальчике ты, конечно, понимаешь». И затем в письме от 12 апреля он писал: «Дом наш, конечно, опустел и осиротел со смертью дорогого ребенка, который был оживляющим духом в семье. Нельзя описать, до чего нам всегда недостает нашего мальчика. Я пережил много неудач, но теперь только я знаю, что значит истинное горе… Среди всех страшных мук, которые я испытал за эти дни, меня всегда поддерживала мысль о тебе и твоей дружбе, и у меня остается надежда, что нам с тобой еще нужно свершить кое-что разумное на свете».

Прошло еще много времени, прежде чем рана стала заживать. В ответ на сочувственное письмо Лассаля Маркс писал 28 июля: «Бэкон говорит, что у действительно выдающихся людей столько точек соприкосновения с природой и миром, столько предметов интереса, что они легко переносят всякую потерю. Я не принадлежу к числу таких выдающихся людей. Смерть моего сына глубоко потрясла мне сердце и мозг, и свежесть утраты я чувствую и теперь, как в первый день. Моя бедная жена тоже совершенно убита». А Фрейлиграт писал Марксу 6 октября: «Мне бесконечно грустно, что ты не можешь забыть свою потерю. В этом тебе нельзя ничем помочь, ничего посоветовать. Я понимаю и уважаю твою скорбь — но постарайся преодолеть ее, а то она одолеет тебя. Этим успокоением ты не изменишь памяти твоего сына».

Смерть маленького Эдгара была верхом несчастий, связанных с постоянными болезнями в семье Маркса в те годы. Весной заболел и сам Маркс и с тех пор не переставал болеть всю жизнь. Особенно много страданий ему причиняла болезнь печени, которую он, по его словам, унаследовал от отца. Но ухудшение здоровья семьи вызвано было и тем, что они жили в плохой квартире и в нездоровой части города. Летом 1854 г. там свирепствовала холера, и это приписывали рытью водосточных каналов, которые проходили через места, где были похоронены умершие от чумы в 1865 г. Врач настаивал, чтобы семья покинула «заклятое место около сквера Сохо», воздухом которого Маркс дышал беспрерывно несколько лет. Новое печальное событие в семье дало возможность переселиться в другое место. Летом 1856 г. жена Маркса поехала с тремя дочерьми в Трир, чтобы свидеться еще раз со своей старой матерью. Она приехала как раз вовремя, чтобы закрыть матери после одиннадцати дней страданий усталые глаза.

Наследство, оставшееся от матери, было очень невелико, но все же на долю жены Маркса пришлось несколько сот талеров, и, кроме того, она еще получила маленькое наследство от шотландских родных. Это дало Марксам возможность переехать осенью 1856 г. в маленький домик неподалеку от их излюбленного Хэмпстед-Хиз (9, Graftonterrace, Maitlandpark, Haverstockhill). Они платили за домик 36 фунтов стерлингов в год. «Это прямо княжеское жилище по сравнению с нашей прежней дырой, — писала жена Маркса одной своей приятельнице, — и хотя вся мебель и все устройство дома сверху до низу обошлось немногим более 40 фунтов (довольно много приобретено у старьевщиков — second hand rubbish), но все же вначале я себе казалась очень важной в нашей новой гостиной. Все белье и другие остатки прежнего величия вернулись из ломбарда, и я с большим удовольствием снова пересчитала камчатные салфетки старого шотландского происхождения. Вся эта пышность длилась, однако, недолго, и все опять штука за штукой перекочевало в pop-house (так дети называют таинственные магазины под тремя золотыми шарами[2], но мы очень насладились нашим буржуазным благополучием». Передышка, однако, была очень короткая.

Смерть собирала жатву и среди друзей Маркса. Даниельс умер осенью 1855 г., Веерт — в январе 1856 г. в Гаити, Конрад Шрамм — в начале 1858 г., на острове Джерси. Маркс и Энгельс энергично, но тщетно старались добиться, чтобы печать хоть кратко отметила их смерть, и часто жаловались, что старая гвардия тает, а никакого притока свежих сил нет. Вначале им нравилась их «общественная обособленность», и эти два одиноких человека участвовали в европейской политике с такой твердокаменной уверенностью в победе, точно являлись сами европейской державой. Но они были страстные политики и, конечно, страдали от того, что не имели за собой партии; их немногие сторонники, как однажды сказал и сам Маркс, не составляли еще партии. И среди этих сторонников не было никого, кто дорос до высоты их мыслей — кроме одного, по отношению к которому они никогда не могли преодолеть своего недоверия.