Карлос Кастанеда, книги 1-3

— Как я могу знать, кто я, когда я — все вот это? — сказал он, указывая жестом головы на то, что было вокруг нас.

Затем он взглянул на меня и улыбнулся.

— Мало-помалу ты должен создать туман вокруг себя. Ты должен стирать все вокруг себя до тех пор, пока ничего нельзя будет считать само собой разумеющимся, пока не останется ничего гарантированного или реального. Твоя проблема в том, что ты слишком реален. Твои усилия слишком реальны. Твои настроения слишком реальны. Не считай вещи настолько настоящими. Ты должен начать стирать себя.

— Для чего? — воинственно спросил я.

Мне стало ясно, что он предписывает мне способ поведения. Всю жизнь я взрывался, когда кто-нибудь пытался сказать мне, что делать. Одна мысль о том, что мне будут говорить, что делать, немедленно заставляла меня переходить в оборону.

— Ты сказал, что хочешь изучать растения, — сказал он спокойно. — Ты хочешь что-то получить даром? Как ты считаешь, что происходит? Мы условились, что ты будешь задавать мне вопросы, а я буду говорить тебе то, что знаю. Если тебе это не нравится, то больше нам нечего сказать друг другу.

Его невыносимая прямота покоробила меня, но внутренне я сознался, что он прав.

— Давай сформулируем это так, — продолжал он. — Если ты хочешь изучать растения и поскольку о них действительно нечего сказать, то ты должен, помимо прочего, стереть личную историю.

— Как? — спросил я.

— Начни с простых вещей. Не говори никому, что ты в действительности делаешь. Затем ты должен оставить всех, кто тебя хорошо знает. Таким образом ты создашь туман вокруг себя.

— Но ведь это абсурд! — возразил я. — Почему люди не должны меня знать? Что в этом плохого?

— Плохо здесь то, что, если они однажды тебя узнали, ты становишься чем-то само собой разумеющимся и начиная с этого момента уже не можешь разрушить оковы их мыслей. Лично я люблю полную свободу — быть неизвестным. Никто не знает меня с застывшей уверенностью — так, как люди знают, например, тебя.

— Но это было бы ложью.

— Я не интересуюсь ложью и правдой. Ложь является ложью, только если ты имеешь личную историю.

Я возразил, что мне не нравится мистифицировать людей или вводить их в заблуждение. Он ответил, что я и так ввожу всех в заблуждение.

Старик затронул мое больное место. Я не преминул спросить его, что он имеет в виду под этим или откуда он узнал, что я все время ввожу людей в заблуждение. Я просто прореагировал на его заявление, защищаясь при помощи объяснения. Я сказал, что с болью сознаю, что моя семья и мои друзья считают меня ненадежным, в то время как в действительности я ни разу в жизни не солгал.

— Ты всегда знал, как лгать, — сказал он. — Единственная вещь, которой не хватало, — ты не знал, зачем это делать. Теперь ты знаешь.

Я стал возражать.

— Разве ты не видишь, как я устал от того, что люди считают меня ненадежным? — сказал я.

— А ты действительно ненадежен, — заметил он с убеждением.

— Черт возьми, это не так! — воскликнул я.

Мое настроение, вместо того чтобы заставить его посерьезнеть, вызвало у него истерический смех. Я испытал презрение к этому старику за все его ужимки. К несчастью, он был прав относительно меня.

Через некоторое время я успокоился, и он продолжил:

— Когда не имеешь личной истории, ничто из твоих слов не может быть принято за ложь. Твоя беда в том, что тебе приходится неизменно объяснять все любому и в то же время ты хочешь удержать свежесть и новизну того, что ты делаешь. А поскольку ты не можешь сохранить свою увлеченность после того, как ты объяснил все, что ты делаешь, ты лжешь для того, чтобы идти дальше.

Я был действительно ошеломлен темой нашего разговора. Я записал все детали нашей беседы наилучшим образом, каким мог, концентрируясь на его словах и стараясь не отвлекаться на размышления о собственных мнениях или о смысле того, что он говорил.

— С этого момента, — сказал он, — ты должен просто показывать людям то, что найдешь нужным им показать, но при этом никогда не говори точно, как ты это сделал.

— Я не могу держать секреты! — воскликнул я. — То, что ты говоришь, бесполезно для меня.

— Тогда изменись! — сказал он отрывисто, с яростным блеском в глазах.

Он выглядел как странное дикое животное, и в то же время его мысли и слова были предельно связными. Мое раздражение уступило место состоянию неприятного замешательства.

— Видишь ли, — продолжал он, — у нас есть только два выбора. Мы или считаем все реальным и действительным, или не делаем этого. Если мы следуем первому, то кончаем тем, что до смерти устаем от самих себя и мира. Если мы следуем второму и стираем личную историю, мы создаем туман вокруг нас, очень восхитительное — мистическое состояние, в котором никто не знает, откуда выскочит заяц, даже мы сами.

Я стал говорить о том, что стирание личной истории лишь увеличит наше чувство незащищенности.

— Когда ничего не известно наверняка, мы остаемся алертными, всегда настороже, — сказал он. — Не знать, за каким кустом прячется заяц, куда увлекательней, чем вести себя так, как если бы мы знали все.