Карлос Кастанеда, книги 1-3

— Птицу? — воскликнул я.

Он рассмеялся как ребенок и отвел от меня глаза.

— Да, — сказал он мягко. — Птицу, очень необыкновенную птицу!

Он опять поймал меня взглядом и велел вспомнить. Он сказал мне с необыкновенным убеждением, что «знает» — я уже видел такой взгляд раньше.

У меня было чувство, что старик провоцирует меня вопреки моим желаниям каждый раз, когда открывает рот. Я опять взглянул на него с явным сопротивлением. Вместо того чтобы рассердиться, он начал смеяться. Он хлопал себя по ляжкам и завывал, как будто объезжая дикую лошадь. Затем он опять стал серьезен и сказал мне, что чрезвычайно важно, чтобы я перестал с ним бороться и вспомнил ту необыкновенную птицу, о которой он говорит.

— Посмотри мне в глаза, — велел он.

Его глаза были необыкновенно яростными. Они вызывали ощущение, которое действительно было на что-то похоже, но я не был уверен, на что именно. Мгновение я удерживал это чувство, а затем внезапно понял. Это была не форма его глаз и не форма его головы, но именно какая-то холодная ярость в его взгляде, напоминающая глаза сокола. В тот самый момент, когда я это понял, он посмотрел на меня вскользь, и на секунду у меня в голове наступил полный хаос. Я подумал, что я вижу сокола вместо дона Хуана. Картина была мимолетной, а я был слишком взбудоражен, чтобы изучить ее внимательней.

Очень взволнованным тоном я рассказал ему, что я мог бы поклясться, что видел черты сокола на месте его лица.

У него был еще один приступ смеха.

Я знал, что такое взгляд сокола; я часто охотился за ними, когда был мальчиком, и, по мнению дедушки, был хорошим охотником. У него была ферма леггорнских кур, и соколы приносили ей вред; охота за ними была не только полезным, но еще и «правильным» делом. Вплоть до этого момента я никогда не вспоминал, что яростность их глаз преследовала меня годами, но это было так давно в моем прошлом, что, как я думал, воспоминания уже стерлись.

— Я когда-то охотился на соколов.

— Я знаю, — заметил дон Хуан как нечто само собой разумеющееся.

В его голосе была такая уверенность, что я засмеялся. Я подумал, что он крайне нелепый тип. Он имел нахальство говорить таким тоном, словно он действительно знал, что я охотился на соколов. Я испытал к нему сильное презрение.

— Почему ты так рассердился? — спросил он тоном искреннего участия.

Я не знал почему. Он стал испытывать меня очень необычным способом. Он попросил меня опять посмотреть на него и рассказать об «очень интересной птице», которую он мне напомнил. Я продолжал упорствовать и презрительно сказал, что тут не о чем говорить. Затем я почувствовал себя обязанным спросить его, откуда он знает, что я охотился на соколов. Вместо того чтобы ответить мне, он опять принялся комментировать мое поведение. Он сказал, что я очень злой парень и что даже при падении шляпы из моего рта появляется пена. Я стал протестовать; я всегда считал, что я очень уживчивый и миролюбивый. Я сказал, что это его вина и он сам вывел меня из равновесия своими неожиданными поступками.

— Но почему же злоба? — спросил он.

Я проанализировал свои чувства и реакции. Действительно, у меня не было нужды испытывать к нему злобу.

Он опять стал настаивать, чтобы я посмотрел в его глаза и рассказал ему о «странном соколе». Он изменил слова. Раньше он говорил «очень интересная птица», а теперь стал говорить «странный сокол». Перемена слов вызвала изменение в моем собственном настроении. Я неожиданно стал печален.

Он прищурил глаза так, что они превратились в две щелки, и сказал крайне драматическим голосом, что «видит» очень странного сокола. Он повторил свое заявление три раза, как если бы он действительно видел его прямо перед собой.

— Разве ты не помнишь его? — спросил он. Я не мог вспомнить ничего похожего.

— Что же в этом соколе необыкновенного? — спросил я.

— Это ты должен мне сказать.

Я повторил, что никак не могу понять, о чем он говорит, поэтому и не могу ничего ему рассказать.

— Не борись со мной, — сказал он. — Перебори свою вялость и вспомни.

В течение секунды я всерьез старался понять его. Мне не приходило в голову, что я мог точно так же попытаться вспомнить.

— Было время, когда ты видел множество птиц, — сказал он, как бы настраивая меня.

Я сказал ему, что когда жил на ферме мальчиком, то охотился и убивал сотни птиц.

Он сказал, что, если это так, я без особого труда должен вспомнить всех необыкновенных птиц, на которых я охотился.

Он взглянул на меня с вопросом в глазах, как если бы только что дал мне последний намек.

— Я охотился на стольких птиц, — сказал я, — что ничего не могу о них вспомнить.

— Эта птица особая, — заметил он шепотом. — Эта птица — сокол.

Я снова стал думать, куда он клонит. Может быть, он дразнил меня? Или это было серьезно? После долгого перерыва он опять попросил меня вспомнить. Я почувствовал, что бесполезно пытаться остановить его игру. Единственное, что я мог сделать, — это принять в ней участие.

— Ты говоришь о соколе, на которого я охотился?

— Да, — прошептал он с закрытыми глазами.

— Так это произошло, когда я был мальчиком?

— Да.