Карлос Кастанеда, книги 1-3

Мы дошли до дома и сели перед дверью.

Впервые я действительно осознавал, что я тут делаю. В течение трех месяцев я ожидал возможности вернуться к полевой работе. Казалось, бомба замедленного действия, установленная внутри меня, взорвалась, и я вспомнил нечто трансцендентальное. Я вспомнил, что когда-то я был очень терпеливым и мои действия были очень эффективными.

Прежде чем дон Хуан успел что-либо сказать, я задал ему вопрос, который твердо впечатался в мой мозг. В течение трех месяцев меня преследовало воспоминание о соколе-альбиносе. Как он узнал об этом, если я сам забыл?

Он засмеялся, но не ответил. Я упрашивал его рассказать мне.

— Это пустяки, — сказал он со своей обычной убежденностью. — Любой может сказать, что ты странный. Ты онемевший, вот и все.

Я почувствовал, что он снова сбивает меня с рельсов и загоняет в угол, в который мне совсем не хочется идти.

— Разве можно видеть нашу смерть? — спросил я, пытаясь не уходить от темы.

— Конечно, — сказал он, смеясь. — Она здесь с нами.

— Откуда ты знаешь об этом?

— Я старик. С возрастом узнаёшь всякого рода вещи.

— Я знаю массу старых людей, но они никогда об этом не знали. Откуда же ты знаешь?

— Что ж, скажем, я знаю всякого рода вещи, потому что не имею личной истории, потому что не чувствую себя более важным, чем что-либо еще, и потому что моя смерть сидит здесь же.

Он вытянул левую руку и пошевелил пальцами так, как если бы действительно что-то гладил.

Я засмеялся. Я знал, куда он заводит меня. Старый черт собирался оглушить меня опять, возможно, моей собственной важностью, но теперь я не возражал. Воспоминание о том, что когда-то я обладал удивительным терпением, наполнило меня странной, тихой радостью, которая рассеяла большую часть моей нервозности и нетерпимости по отношению к дону Хуану; вместо этого я испытывал удивление перед его поступками.

— Кто ты на самом деле? — спросил я.

Он казался удивленным. Он открыл свои глаза до огромных размеров и мигнул, как птица. Его веки опустились и поднялись вновь, а глаза остались в фокусе. Его маневр испугал меня, и я отшатнулся, а он засмеялся с детской беззаботностью.

— Для тебя я Хуан Матус, и я к твоим услугам, — сказал он с преувеличенной вежливостью.

Затем я задал другой мучавший меня вопрос:

— Что ты сделал со мной в первый день, когда мы встретились?

Я имел в виду то, как он на меня поглядел.

— Я? Ничего, — ответил он невинным тоном.

Я описал ему, что я почувствовал, когда он взглянул на меня, и как странно для меня было онеметь от его взгляда.

Он смеялся, пока слезы не потекли у него из глаз. Я опять почувствовал волну враждебности по отношению к нему. Я казался себе очень серьезным и вдумчивым, а он со своими грубыми привычками был таким «индейцем».

Он явно заметил мое настроение и внезапно перестал смеяться.

После долгих колебаний я сказал ему, что его смех вызвал у меня раздражение, поскольку я серьезно пытался понять, что со мной случилось.

— Тут нечего понимать, — ответил он спокойно.

Я повторил для него перечень необычных событий, которые произошли за время нашего знакомства, — с того колдовского взгляда до воспоминания о соколе-альбиносе и появления на валуне тени, о которой он сказал, что это моя смерть.

— Зачем ты все это делаешь со мною? — спросил я его.

В моем вопросе не было никакой укоризны. Мне было просто любопытно, почему это происходит именно со мной.

— Ты просил меня рассказать, что я знаю о растениях.

Я заметил нотку сарказма в его голосе. Он говорил так, будто потешался надо мной.

— Но то, что ты до сих пор говорил мне, никакого отношения к растениям не имеет, — возразил я.

Он ответил, что для того, чтобы о них узнать, нужно время.

У меня было чувство, что с ним бесполезно спорить. Я понял весь идиотизм легких и абсурдных решений, которые я принял. Пока я был дома, я обещал себе, что никогда не буду терять голову или раздражаться на дона Хуана. Однако в реальной ситуации в ту же минуту, как он привел меня в замешательство, я испытал новый приступ мелочного раздражения. Я чувствовал, что для меня нет никакого способа взаимодействовать с ним, и это меня сердило.

— Подумай о своей смерти сейчас, — внезапно сказал дон Хуан. — Она на расстоянии вытянутой руки от тебя. Она может дотронуться до тебя в любой момент. Поэтому у тебя действительно нет времени для ерундовых мыслей и настроений. Ни у кого из нас нет для этого времени. Ты хочешь знать, что я сделал с тобой в первый день, когда мы встретились? Я увидел тебя, и я увидел, что ты думаешь, что лжешь мне. Но ты не лгал, на самом деле не лгал.

Я сказал ему, что его объяснения привели меня в еще большее замешательство. Он сказал, что в этом и причина того, что он не хочет объяснять своих поступков, и что в их объяснении нет необходимости. Он сказал, что единственная вещь, которая идет в счет, — это деланье, действия вместо разговоров.

Он вытащил соломенную циновку и улегся, подперев голову узлом. Он устроился поудобнее, а затем сказал, что есть еще одна вещь, которую я должен выполнить, если действительно хочу изучать растения.