Карлос Кастанеда, книги 1-3

— Что было неправильно в тебе, когда я увидел тебя, и что неправильно в тебе сейчас, так это то, что ты не любишь принимать ответственности за то, что ты делаешь, — сказал он медленно, как бы давая время понять, что он говорит. — Когда ты говорил мне все это на автобусной станции, ты осознавал, что это ложь. Почему ты лгал?

Я объяснил, что моей задачей было найти «ключевого информатора» для моей работы.

Дон Хуан улыбнулся и стал мурлыкать мексиканскую мелодию.

— Когда человек решает что-либо делать, он должен идти до конца, — сказал он. — Но он должен принимать ответственность за свои действия. Вне зависимости от того, что именно он делает, он должен прежде всего знать, почему он это делает. И затем он должен действовать, не имея никаких сомнений или сожалений по поводу своих поступков.

Он внимательно посмотрел на меня. Я не знал, что сказать. Наконец я выразил мнение, почти протест.

— Но это невозможно, — сказал я.

Он спросил меня, почему, и я сказал, что это, возможно, было бы идеалом, с которым согласились бы все, но на практике нет никакого способа избежать сомнений и сожалений.

— Конечно же, есть способ, — ответил он с убеждением. — Посмотри на меня. У меня нет никаких сомнений или сожалений. Все, что я делаю, является моим решением и ответственностью. Простейшая вещь, которую я делаю, например, взять тебя на прогулку в пустыню, очень просто может означать мою смерть. Смерть преследует меня. Поэтому у меня нет места для сомнений или сожалений. Если мне придется умереть в результате того, что я возьму тебя на прогулку, значит, я должен умереть. Ты, с другой стороны, чувствуешь, что бессмертен. А решения бессмертного человека могут быть изменены, о них можно сожалеть или подвергнуть их сомнению. В мире, где охотится смерть, мой друг, нет времени для сомнений и сожалений. Время имеется только для того, чтобы принимать решения.

Я искренне возразил, что, по моему мнению, этот мир не реален, поскольку он произвольным образом основан на идеальной форме поведения, которая объявляется рецептом.

Я рассказал ему историю о своем отце, который обычно читал мне бесконечные лекции о чудесах здорового ума в здоровом теле и о том, как молодые люди должны закалять себя трудностями и атлетическими соревнованиями. Он был молодым человеком — когда мне было восемь лет, ему было всего лишь двадцать семь. Летом он, как правило, возвращался из города, где преподавал в школе, чтобы провести со мной хотя бы месяц. Для меня это было адское время. Я рассказал дону Хуану о поведении отца, которое, как я думал, очень подходит к данной ситуации.

Почти сразу после приезда на ферму отец настаивал на том, чтобы я шел с ним на длинную прогулку, где мы обо всем могли поговорить. Во время нашего разговора он составлял планы, как мы будем ходить купаться каждое утро в шесть часов утра. Вечером он ставил будильник на половину шестого, чтобы иметь достаточно времени, потому что ровно в шесть мы уже должны были быть в воде. А когда звонок начинал звенеть утром, он вскакивал с постели, надевал очки и подходил к окну, чтобы выглянуть наружу. Я даже запомнил следующий монолог:

— М-м… Немножко облачно сегодня. Послушай, я сейчас прилягу минут на пять, о'кей? Не больше чем на пять минут! Я просто собираюсь распрямить свои мышцы и полностью проснуться.

И он всегда без исключения спал после этого до десяти, а иногда и до полудня.

Я рассказал дону Хуану, что меня раздражало его нежелание отказаться от явно фальшивых решений. Он повторял этот ритуал каждое утро, пока я наконец не оскорбил его чувства, отказавшись заводить будильник.

— Это не были надуманные решения, — сказал дон Хуан, явно принимая сторону моего отца. — Он просто не знал, как встать с постели, вот и все.

— Во всяком случае, — сказал я, — я всегда с сомнением отношусь к нереальным решениям.

— Какое же решение тогда будет реальным? — спросил дон Хуан с улыбкой.

— Если бы отец сказал себе, что не может пойти плавать в шесть утра, а сумеет, может быть, в три часа дня.

— Твои решения наносят ущерб духу, — сказал дон Хуан с большой серьезностью.

Я подумал, что уловил нотку печали в его голосе. Некоторое время мы молчали. Моя задиристость испарилась. Я думал о своем отце.

— Он не хотел плавать в три часа дня, — сказал дон Хуан. — Разве не понятно?

Его слова заставили меня подпрыгнуть.

Я сказал ему, что мой отец был слаб и таким же был его мир идеальных поступков, которых он никогда не совершал. Я почти кричал.

Дон Хуан не сказал ни слова. Он медленно и ритмично покачал головой. Я почувствовал ужасную печаль. Когда я думал об отце, меня всегда охватывало это чувство.

— Ты думаешь, что был сильнее, не так ли? — спросил он обычным тоном.

Я сказал, что думаю так, и начал рассказывать ему обо всей эмоциональной сумятице, которую вызывал во мне мой отец, но он меня прервал.

— Он был зол с тобой? — спросил он.

— Нет.

— Он был мелочен с тобой?

— Нет.

— Делал ли он для тебя все, что мог?

— Да.

— Тогда что же в нем неправильно?