КАРМИН

– Нет, он, просто, как и все в этом городе, думает, что ты не умеешь пить! Ты меня бранишь всегда, а сам так пьешь, что каждый раз у тебя, что-то случается.

Зал трактира представлял собой большое вытянутое сводчатое помещение с деревянными лавками и столами, аккуратно расставленными по стенам. Здесь было темновато, как и в любом подвале, но чисто; пахло керосином и кухней, дверь в которую была отворена. Тихон засуетился: ловким движением он скользнул белоснежным платком по столу и с готовностью выпрямился. Это был любимый стол Варнаса – он находился в нише, в полумраке, и с порога нельзя было разглядеть, кто за ним сидит. Разместившись, Коля с таинственной улыбкой, посмотрел на Тихона, подперев щеку кулаком:

– Эх, Тихон, ну чем порадуешь?

– Есть водочка, мадера, коньячок-с…

– А покушать?

– Щи есть хорошие, расстегаи с рыбой, говядина холодная, сало…

– Ну, тащи все. И еще будь добр водички с лимоном графинчик.

– Сию минуту-с.

Варнас проводил его взглядом и принялся закуривать. Коля, едва сдерживая смех, посмотрел на него:

– Наверное, он всем рассказал, что у тебя сифилис.

– Чего?

Коля снова захохотал своим громким лающим смехом:

– Ну так просто в обмороки, знаешь, не падают.

– Иди ты к черту.

Коновалов ожил окончательно после того, как выпил и закусил. Первая его стадия опьянения начиналась одинаково – он был весел, много и удачно шутил. Вторая стадия наступала для него самого незаметно – он становился философом, копался в своей жизни и каждый раз рассказывал одни и те же, наиболее поразившие его, истории: про знакомство с Бертой, про драку на ярмарке в Ярославле и про то, как он на железной дороге убил карточного шулера. Эти три эпизода все его знакомые знали наизусть, но надо было отдать Николаю должное, он никогда ничего нового в эти рассказы не добавлял. Третья стадия его опьянения всегда проявлялась по-разному. Он бывал либо слишком со всеми ласков, либо слишком уж напрашивался на скандал. Предугадать, каким он будет сегодня, не было никакой возможности. Варнас же, трезвый или пьяный, всегда был одинаково немногословен и больше слушал – из боязни сказать какую-нибудь глупость. Но сегодня было по-другому.

– Ты помнишь, какой шум тогда был вокруг кометы Галлея в 10-м году?, – делая маленький глоток коньяка, спросил Вильгельм, растревоженный воспоминаниями о Петербурге.

– Пока вы, городские на кометы пялились, я курей кормил и хлев чистил.

– Что же вы там в Ярославле не видели комету?

– Видели, даже в церкви пряталась.

– И ты видел ее?, – переспросил Варнас нетерпеливо.

– Не помню, мне тогда не до кометы было, – сморщился Коля и осушил еще одну рюмку.

– А я помню, как мы забрались на крышу доходного дома, что на Офицерской улице на пересечении с Прачечным переулком, напились портвейна и смотрели на комету. 18 мая 1910 года. Володе – 20 лет, с нами были его друзья. Он еще сказал тогда, что комета должна принести что-то хорошее, а через четыре года погиб на войне. Не было у него плохих предчувствий тогда.

– Каким был Володя?

– Мы с ним были не особо дружны. Я не признавал его авторитета, что не нравилось ему. После смерти отца стало еще хуже. Но в тот раз, когда мы смотрели на комету, все было хорошо.

– Может, потому что вы были пьяны?

– Может. До сих пор помню эту ночь, все помню, каждую минуту. Помню, что мы делали и говорили, как с набережной Мойки гремела музыка – в тот день гуляли Юсуповы. Было тепло, безветренно. Иногда мне кажется, что я до сих пор там сижу, и мне время от времени снится эта ночь. А вот, что насчет кометы. Я тогда подумал, что она обязательно принесет смерть. Эта же комета, между прочим, стала предвестницей войны 1812 года. И что самое странное… До этой, за несколько месяцев, в январе появилась еще одна – занесенная откуда-то «неизвестная». Ты помнишь? И это уже не просто предзнаменование, а двойное предзнаменование.

– Варнас, я не думал, что ты оккультист.

– Нет, просто это поразило меня тогда. Мне даже физически было не по себе.

– Знаем мы! Физически не по себе было тебе от портвейна.

Они серьезно посмотрели друг на друга и рассмеялись.

Зал наполнился табачным дымом, который как туман над рекой, переливаясь, плыл под потолком. Тихон ушел в кухню, плотно закрыв за собой дверь. Делал он это всегда подчеркнуто важно, желая показать, что он до чужих разговоров не охоч. Коля, который никак сегодня не мог насытиться, взял большую деревянную ложку и принялся жадно хлебать раскаленные щи.

– Вильгельм, вот скажи. Я сколько тебя знаю, у тебя никогда не было никаких амурных дел, – не отрываясь от тарелки, запыхтел Николай.

– Было давно.

– Ну так расскажи! – воскликнул Коля, утирая лоб.

– Даже не хочу вспоминать.

– Да брось! Хоть бы в общих чертах.

– Да мы так, год может. Она из эсеров была. Думал, нормальная. Нет, истеричка, впадала вечно в какие-то возбужденные состояния. Было у нее много глупых принципов и странных привычек.

– Красивая?

– Так, – поморщился Варнас.

– Все у тебя «так». А с той как? Ты все скрываешь ее.

– С Машей что ли? Я и не скрываю. Просто мы редко видимся.