Карнакки – охотник за привидениями

– Конечно, – ответила она. – Но я не вижу, в какой связи находится этот эпизод с тем, что я не интересуюсь своим ож… – то есть вашим обществом и моим ожерельем. Я действительно очень хотела побывать в вашем обществе и посмотреть на него. Но не будьте тщеславны! Я предпочла остаться в стороне. Разве способность оставаться вдали от того, что ты очень хочешь видеть, не доказывает твою силу?

– Моя дорогая леди, – ответил я, – Бог сотворил Адама, и уже вдвоем они создали Еву – это я к тому, что на результат не следует полагаться.

– То есть? – переспросила она.

– Адама никак не стоило допускать к участию, – поведал я ей. – Человеческое существо безусловно является своего рода машиной. На мой взгляд праотец был еще во многом любителем и поступил, не подумав.

– Как это грубо! – возмутилась она.

– Истина, однако, всегда грубовата, – заметил я. – К тому же я не из тех, кто станет закрывать глаза на грехи ближнего, если заметит их. Знаете ли, я испытываю по-настоящему братское чувство в отношении старого сэра Элмота[15]. Думаю, он оправдал свое имя. Он действительно меткий стрелок.

– О чем вы говорите? Это пустые слова, или в них есть какой-то смысл? – спросила она с искренним недоумением.

– И так и этак, – ответил я. – Этому старому любителю, то есть Адаму, следовало вовремя включить голову, то есть логику, и вы могли бы вычислить все это самостоятельно. Предлагаю вам пари, ровно на ту сумму, которую вы обязались выплатить мне за избавление вашего ожерелья от таможенного досмотра – на двадцать пять тысяч долларов.

– Что… что вы хотите сказать? – чуть побледнев, дрогнувшим голосом переспросила она. – И какое же пари вы мне предлагаете?

Она смотрела мне прямо в глаза, пристально, внимательно, с напряженным ожиданием.

– Что вы не сумеете самостоятельно обвести таможню вокруг пальца, – проговорил я, отвечая ей ровным взглядом. – Я не намеревался просить у вас комиссионные, более того, в два раза уменьшил предложенную вами сумму, но даже если бы я согласился работать из полных пяти процентов, это было бы для вас выгодной сделкой.

Теперь она побледнела уже как простыня и даже ухватилась руками за переднее ограждение мостика, чтобы не пошатнуться, однако я не стал щадить ее; ибо если можно еще было раздавить в ней эту низость молотом стыда, я намеревался проделать это.

– Но почему вам не хватило нравственных сил, когда мы обговаривали условия, сказать мне правдиво, в какую именно сумму выльются для вас эти два с половиной процента от миллиона долларов? – спросил я. – Почему вы не смогли честно сказать мне, что не намереваетесь платить мне так много? Я бы в тот же самый момент расторг сделку. И, что более важно, проникся бы уважением к вам за наличие нравственной силы, заставившей вас сказать правду, хотя, конечно же, и сожалел бы о нотке низости, прокравшейся в наши взаимоотношения; ибо вы очень богатая женщина и способны заплатить в два раз больше той суммы, которую я запросил у вас за сокрытие от таможни вашего ожерелья. Я уже говорил, что не просил у вас ничего за эту услугу. Я мог бы помочь вам бесплатно – дружбы ради, но когда вы обратились ко мне с деловым предложением, воспринял его на деловой основе. Поскольку речь шла о том, чтобы сохранить вам шестьсот тысяч долларов, рискуя при этом утратой личной свободы и своим положением капитана сего корабля, я согласился принять за это двадцать пять тысяч долларов. Но вы обошлись со мной не просто низко, но в тысячу раз хуже: вы обманули меня, вы солгали мне, и не один раз; и каждая ваша новая ложь глубоко ранила меня, поскольку вы очернили в моих глазах не только себя, но весь свой пол, ибо мужчина судит о женщинах в целом по тем особам, которых знает лично, по их благим или скверным поступкам. Скажу вам откровенно, миссис Эрнли: мне хотелось бы, чтобы ваше колье кануло бы на дно морское, прежде чем вы превратите его в средство еще более уронить ваше дамское сословие в моих глазах.

– Прекратите! Прекратите немедленно! – внезапно охрипшим голосом выпалила она. За то время, пока я произносил свою обвинительную речь, миссис Эрнли успела раз-другой покраснеть, но к этому мгновению смертельно побледнела и замерла, содрогаясь всем телом.

– Помогите… помогите мне сойти вниз по этому вашему трапу, – проговорила она, и я помог ей спуститься на палубу.

– А теперь оставьте меня, – едва ли не шепотом выдохнула она. – Дальше я справлюсь сама. И я не потерплю более вашего присутствия рядом с собой. Я поступила плохо, но ваше общество невыносимо… вы осрамили меня…

Я проводил ее взглядом. Пройдя по палубе, она свернула к какому-то из спускавшихся вниз трапов, после чего я вернулся на мостик. Но я не сожалею о своем поступке. Меня не оставляет стойкое и неприятное ощущение того, что каждая встреченная мной в жизни женщина окажется низменной, лживой, склонной к предательству или даже чему-то еще более худшему. И если я сумею помочь исправиться хотя бы одной из них, то можно удовлетвориться и этим.

19 марта, ночь