Карт-Бланш для Синей Бороды

– Но вам не в чем оправдываться, милорд. Леди Алария сказала, что очень мне завидует, и что счастье почему-то улыбается замухрышкам, вроде меня.

– Вот ведь язва, – хмыкнул он. – Не могла не укусить. Она и в самом деле тебе завидует.

– Я так и поняла, милорд.

– Всё, теперь спать.

Он завозился в постели, устраиваясь поудобнее, и не прошло и четверти часа, как до меня донеслось ровное дыхание – мой муж сладко уснул. Мысленно я похвалила себя за сообразительность. Не стоило ему знать, о чём на самом деле поведала мне Алария.

Она подошла вместе с остальными – чтобы поздравить с венчанием, но, расцеловав в обе щеки, сказала на ухо:

– Прекрасный муж у тебя будет. Ему так нравится причинять женщинам боль. Готовься вытерпеть много, очень много боли.

Причинять боль…

Стараясь не шевелиться, я пролежала на одном боку так долго, что занемело всё тело. Когда неподвижность стала настоящей пыткой, я осмелилась лечь на спину, а потом повернуться к мужу.

Что Алария имела в виду, говоря о боли? Граф причинил ей боль? Ей – дочери судьи? Он производил впечатление человека властного, но истинного рыцаря. И господин Маффино называл его рыцарем без страха и упрека. Маффино я верила больше, чем Аларии, но на душе всё равно было неспокойно. Правильно ли я сделала, что умолчала о настоящих словах леди Аларии? Не надо ли было довериться мужу? Но если Алария лгала, я бы обидела его, а если сказала правду – что бы он мне ответил? Возможно, тоже правду, только мне не стало бы от этого легче. А в довесок к правде я могла бы получить ещё кое-что – например, пару затрещин.

Я смотрела на спящего по ту сторону кровати мужчину и гадала, какой будет моя жизнь с ним. Год – это так долго, и в то же время – так мало…

Де Конмор лежал на спине, подложив под голову левую руку, а правая покоилась у него на груди. Во сне лицо его разгладилось, и морщины были незаметны. Сколько же ему лет? Тридцать? Тридцать пять? Теперь я могла рассматривать его без боязни и стеснения. Кроме седой прядки надо лбом, я заметила несколько седых волос на висках и в бороде. Нос с горбинкой, с резко вырезанными ноздрями, придавал мужчине вид хищной птицы – коршуна или ястреба. Губы были алые, четкого рисунка. Мне вспомнилось, как они умеют целовать, и по телу от макушки до пяток пробежал холодок. Что значили по сравнению с этими поцелуями детские поцелуи Реджи! Тогда он коснулся моей щеки, и это было забавно, страшно, но совершенно не волнительно. Почему же меня словно пронзает молнией, когда граф дотрагивается до меня? Невинное прикосновение – когда он погладил меня по щеке у церкви, вызвало во мне бурю чувств и переживаний, а когда он снимал мою подвязку – разве я не позабыла даже о зрителях, для которых разыгрывался этот фарс? В какой-то момент мне стало казаться, что всё по-настоящему.

Закричали первые петухи, вторые, а затем и третьи, а я всё не могла сомкнуть глаза. Но пока я горела и сердцем, и телом, мой муж спал сном праведника. Вот его точно не терзали никакие сомнения.

«Бедная Бланш, – пожалела я себя мысленно, – ты – лишь игрушка в его руках. Не теряй головы, если не хочешь потерять сердца».

Путь до Конмора был долгим – около трех часов, но не особенно утомительным. Снега выпало много, и дорога была уже накатанной – ровной, как зеркало. Карета, поставленная на полозья, ехала ровно, и в ней было тепло, благодаря переносной жаровне. Четверка коней бежала бодро, не сбиваясь с шага. Время от времени я открывала крохотное окошко, чтобы полюбоваться окрестностями и хоть на время забыть о присутствии графа, который ехал в карете вместе со мной.

Говорить нам было совершенно не о чем, и после двух-трех ничего не значащих фраз повисало долгое молчание. В карете было только одно сидение, и мы с мужем сидели рядом, почти соприкасаясь плечами. Его близость волновала и смущала меня, сколько бы я не напоминала себе, что мужчина рядом со мной – муж лишь на год, без обязательств.

– Я оповестил о нашем приезде, – сказал граф, в очередной раз нарушив молчание, – но велел не устраивать праздничной встречи. Ты ведь не возражаешь?

– Нет, милорд, – ответила я. – К чему ненужные церемонии, если через год приедет настоящая хозяйка?

– Но никто не должен знать об этом, – напомнил он.

– Не волнуйтесь, у меня хорошая память, милорд.

– И еще, Бланш…

– Слушаю вас?

– Раз уж теперь мы муж и жена, я разрешаю тебе называть меня по имени.

Называть его по имени? Я глубоко вздохнула, стараясь не поддаться безумию. А называть его по имени было настоящим безумием. Ален… имя совершенно ему не подходило. Оно звучало, как вздох, как стон после поцелуя… Вспомнив о поцелуях, я покраснела – благо, что в карете было полутемно.

– Боюсь, что не смогу выполнить вашу просьбу, – сказала я.

– Почему же? Мне бы этого хотелось.

Де Конмор произнес эти слова приглушенным голосом, от которого у меня предательски задрожало сердце.

– Не всё в этом мире происходит согласно вашим желаниям.

Мы опять замолчали.