Карта небесной сферы, или Тайный меридиан

Не вышло. Кто бьет первым, бьет дважды, но пословица не уточняет, что после первых двух ударов можно получить и двести. Араб обхватил его сзади, Кой услышал, как тужурка треснула по шву, у Палермо хватило времени приготовиться, и через пару секунд Кой безуспешно пытался вдохнуть воздух, стоя на коленях, с подбитым глазом, со звоном в ушах и шумом в голове. Он был в бешенстве на самого себя, на свои руки и ноги, которые отказывались слушаться его и делать свое дело. Он и раз, и другой попытался вновь вступить в драку, но ничего не получалось. «Меня парализовало, – думал он, – эти козлы сделали из меня паралитика. – Во рту был такой вкус, словно он долго лизал ржавое железо. Кой сплюнул, понимая, что сплевывает кровь. – Они меня сделали как мудака последнего».

Он плохо соображал, голова кружилась. Услышал голос Танжер и подумал: «Теперь ее очередь, бедная девочка». Еще раз попытался встать, чтобы помочь этой ведьме веснушчатой. Они и одежки ее не коснутся, пока он в состоянии сжать кулаки. Но беда в том, что ничего он сжать не мог, даже встать и то не получалось – лежал навзничь, как боксер после нокаута. Но так просто он ее не оставит им, Палермо и арабу; хотя в своем роде она была похлеще обоих. И в последнем, отчаянном и безнадежном порыве, подавляя стон, он встал на ноги. И тогда вспомнил о ноже Пилото, полез в задний карман и, как кулачный боец перед схваткой, оглядел противников и публику. Оба мужика стояли рядом и смотрели на Танжер, застывшую у балюстрады. Не двигались и они, словно что-то вдруг приковало к себе их внимание. Кой здоровым глазом пригляделся и понял, что неподдельный интерес их вызван предметом, который Танжер держала в руке, словно демонстрируя им. «Мне, видно, совсем хреново»: этот предмет, отливавший металлическим блеском, был очень похож – только похож, ведь такое все-таки трудно себе представить, – на большой и весьма опасный пистолет.

Она ничего не сказала, пока они не проехали уже безлюдную в это время ротонду напротив Трафальгарского кладбища. Во всяком случае, не сказала ничего Кою, поскольку не к нему были обращены те несколько слов, которые она произнесла наверху, когда вместе с ним направлялась к машине, оставив у балюстрады парочку – ну просто вифлеемские пастушки́, – окаменевшую при виде железки, которую Танжер в конце концов положила в сумку, явно испытывая сожаление. «Это ты виноват», – сообщила она, как бы информируя Коя, а не упрекая; она крутила руль и переключала скорости, держа сумку на коленях, фары высвечивали крутые повороты на спуске с горы Пеньон, а он кашлял, как чахоточные в кино – кхе-кхе, – просто Маргарита Готье, да и только, и несколько капель крови, которая сворачивалась у него во рту, пробили бумажную салфетку и оказались на ветровом стекле. «Дикарь». Он дикарь, и все это было не нужно, добавила она. Это было совершенно ни к чему и вообще лишь осложнило положение. Кой только сердито морщился, насколько позволяли ушибы. Что же до окончания беседы, которую Танжер вела с Нино Палермо перед мрачной рожей араба, не издавшего ни единого звука, то ее содержание свелось к тому, что охотник за сокровищами обозвал Коя прихвостнем и полным психом, а она старалась погасить чрезмерные эмоции. Кой – человек импульсивный, привык поступать по-своему и все такое прочее.

– А вы, Палермо, дурак.