Карта небесной сферы, или Тайный меридиан

– Все уже стало не так. Сейчас ты будто стоишь на пустом причале и видишь дым пароходной трубы далеко, на самом горизонте… Когда учишься в мореходке, говоришь правильно: штирборт, бакборт, шканцы и так далее. Стараешься хранить традиции, веришь в капитана, как в детстве верил в Бога… Но все не то… Я мечтал о настоящем капитане, вроде конрадовского Маквира из «Тайфуна». Мне самому хотелось когда-нибудь стать таким капитаном.

– А что такое «настоящий капитан»?

– Это человек, который знает, что делает. Он никогда не теряет голову. Он поднимается на мостик во время твоей вахты, видит, что тебе перекрыл дорогу встречный корабль, и не орет: «Лево руля! Сейчас воткнешься!», а молчит и ждет, пока ты сделаешь все, как надо.

– А у тебя был настоящий капитан?

Кой наморщил лоб. Хороший вопрос. Мысленно он перелистал альбом со старыми фотографиями: на одних оставила следы соленая вода, другие заляпаны дерьмом.

– Всякие у меня бывали капитаны, – сказал Кой. – Были жалкие пьяницы и трусы, попадались и люди высшей пробы. Но я всегда в них верил. Всю жизнь, до самого последнего времени, я испытывал уважение к самому слову «капитан». Я уже говорил тебе: для меня капитан – это как у Конрада: «Ураган настиг и этого молчаливого человека, но ухитрился вырвать из него лишь несколько слов…»[20] Впервые в жизни в сильный шторм я попал в Бискайском заливе – огромные волны заливали нос «Мигалоте» до самого мостика. Люки у нас были макгрегоровские, прилегали неплотно, вода попадала в трюм, а загрузили нас каким-то минералом, который от воды сразу растворяется… Стоило волне накрыть нос – казалось, нам уже не выправиться, и капитан, дон Хинес Саес, не выпуская штурвала, очень тихим шепотом, сквозь зубы, произносил: «Господи…» На мостике нас было человек пять-шесть, но слышал только я, потому что стоял совсем рядом. Остальные не слышали. А когда он посмотрел в мою сторону и увидел, что я так близко, он и шептать перестал.

Музыканты закончили выступление и под аплодисменты удалились. Из динамиков на потолке полилась консервированная музыка. Трижды звякнула гитарная струна. Какая-то пара встала из-за стола, чтобы потанцевать. «Уходишь ты лишь потому, что я этого хочу». Болеро. Одну десятитысячную долю секунды Кой колебался, не поддаться ли искушению и не пригласить ли ее. Лицо к лицу, объятие, танец. «И пусть целуют тебя другие губы, я этого хочу», – пел динамик. Кой представил себе, как обхватывает рукой ее талию, неловко наступает ей на ноги. Да и наверняка она из тех, кто всеми силами держит дистанцию.

– Раньше, – продолжил он, забыв про болеро, – капитан должен был принимать решения. А теперь он просто подписывает документы в порту и, если разница в полтонны, звонит арматору: что делать, подписывать, не подписывать? А там, в кабинете, сидят три мазурика в галстуках и говорят ему: не подписывать. И он не подписывает.

– А что все-таки осталось от моря? Когда ты по-настоящему чувствуешь себя моряком?

– Когда случается беда. Например, когда пробоина в борту или что-то ломается, все ведут себя как люди. – Однажды, когда он ходил на «Палестине», у них вырвало руль, и они больше суток болтались без управления напротив мыса Доброй Надежды – пока за ними не пришли буксиры. И тогда все вели себя как настоящие моряки. Но вообще-то, все они просто океанские перевозчики и члены профсоюзов, а настоящее товарищество возрождается только в критические моменты – когда случается серьезная авария, в непогоду. – В шторм.

– Даже слово «шторм» звучит страшно.

– Штормы бывают страшные и очень страшные. Самое неприятное для моряка – когда он вычисляет курс своего судна и курс, которым движется шторм, и выясняется, что курсы их пересекаются… То есть и судно, и шторм окажутся в одном и том же месте в одно и то же время.