Карта небесной сферы, или Тайный меридиан

Он замолчал. Нет, есть вещи, которых он никогда не сможет ей объяснить. Ветра силой одиннадцать баллов у Новой Земли, стены серой и белой воды, вздымающиеся тучей пены к самому небу, скрип и скрежет корпуса, матросы, которые, привязавшись к койкам, вопят от страха, бесчисленные «мэйдэй» в радиоэфире. И несколько человек, не потерявших головы: они управляют судном, или крепят груз в трюме, или внизу, в машинном отделении, между котлами, турбинами и трубами, не зная ничего о том, что происходит наверху, сосредоточенно следят за показаниями приборов, за миганием сигнальных лампочек, мгновенно исполняют команды, они прислушиваются к плеску горючего в баках, боятся, как бы в корпусе не возникла трещина и вода не попала в топливо, как бы не отказали котлы… ведь тогда они окажутся в полной власти морской стихии. Это моряки, и они стараются спасти корабль, а с ним – и свои жизни; когда проходит самая высокая волна, они торопятся сделать все, что нужно, до того, как налетит следующий шквал, – в эти промежутки они выполняют маневры, если уже невозможно удерживать судно носом к волне, и самое страшное – когда при маневре неожиданно в борт бьет волна-убийца, крен доходит до сорока градусов и вцепившиеся во что попало люди с ужасом думают, будет ли корабль крениться и дальше…

– В таких ситуациях, – вслух сказал Кой, – все становится так, как было раньше.

Ему было неловко, что прозвучало это уж слишком ностальгически. Нельзя же тосковать по ужасу. Тосковать по тому, как ведут себя некоторые люди в ужасных ситуациях; но объяснить это за столиком ресторана – да и в любом другом месте – он бы не сумел. «Я говорю слишком много», – решил он вдруг. В этом нет ничего плохого, он просто не привык именно так рассказывать о своей жизни. Он отдавал себе отчет, что Танжер из тех людей, при которых говорить легко, их искусство – в том, чтобы ставить нужные вопросы и молчать столько, сколько нужно собеседнику, чтобы дойти до сути. Ловкий трюк – научись и всегда будешь всем нравиться, особо не надрываясь. В конце концов, все любят говорить о себе. И потом хвалят: какой он прекрасный собеседник. А он и рта не раскрыл. Кретины. Впрочем, Кой сам и есть болтун и кретин, от киля до клотика. Пусть он и понимал это, но знал и другое: ему было очень хорошо, когда его слушала Танжер.

– Сейчас та романтика мореплавания, – сказал он минуту спустя, – о которой мечтаешь мальчишкой, осталась лишь на маленьких старых суденышках, ходящих только в каботаж. Они проржавели, под новым названием проступает прежнее, командуют ими толстые капитаны, которым платят гроши… Я ходил на таком – долго не мог найти работу после того, как получил диплом второго помощника. Он назывался «Отаго», и вряд ли когда еще я так радовался, что я моряк, что я – в море… Даже на судах «Зоелайн» так хорошо не было. Впрочем, понял я это гораздо позже.

Она спросила: а не потому ли, что тогда он был молод? Кой поразмыслил и согласился. Да, вполне вероятно, признал он, что я был счастлив, потому что был молод. Но с постоянной переменой флагов, под которыми ходят торговые суда, с капитанами-чиновниками и арматорами, для которых судно мало чем отличается от автофуры, все пошло к черту. На некоторых судах экипаж сокращен настолько, что они даже пришвартоваться не могут без помощи портовой команды. Филиппинцы и индусы сейчас считаются элитой морской профессии, а русские капитаны, набравшись водки, то тут, то там сажают на мель свои танкеры. Только на паруснике еще можно почувствовать, что море остается морем. На паруснике ты с морем один на один. Но на это не проживешь, добавил он. Взять хотя бы Пилото…

В ее стакане оставался только лед. Ее пальцы с коротко остриженными ногтями играли кубиками льда в стакане, и лед мелодично позвякивал. Кой хотел было жестом позвать официантку, но Танжер покачала головой.

– Ты сильно меня поразил, в ту ночь, с ракетой…

И она замолчала, но улыбка ее стала определеннее. Он тихо хмыкнул – опять ему предлагалось говорить о себе.

– Ничего удивительного. Я был еще больше поражен, когда оказался за бортом.

– Я не о том. Когда я увидела, как на нас надвигаются огни, я просто окаменела от ужаса. Я не знала, что делать… А ты делал одно, потом другое, и видно было, что делаешь ты это чуть ли не машинально. Как будто катастрофа – самая обычная вещь на свете. Ты не нервничал, даже голос у тебя не изменился. И Пилото вел себя так же. Словно оба вы – фаталисты и фатализм входит в правила игры.

Кой только пожал плечами, поглядев на свои неуклюжие большие руки. Ему никогда и в голову не приходило, что он будет обсуждать такие вещи с кем-то. В морском мире, откуда его не так давно выставили, все это было совершенно очевидно и не требовало пояснений. Пояснения необходимы только на берегу.