«Хорошая вещь – драка, – думал Кой. – Вроде чистки авгиевых конюшен. Просто великолепно – вся ненависть, злоба, отчаяние, которые терзают душу, вместе с кровью и внутренними соками организма устремляются в кулаки. Потасовка – отличная терапия, на некоторое время успокаивает мозг, в игру снова вступают инстинкты, принадлежащие тому времени, когда выбор стоял между смертью и выживанием. Наверное, потому мир таков, каков есть, – продолжал размышлять Кой. – Мужчины перестали драться, потому что это как-то неприлично, вот и начали потихоньку сходить с ума».
Он все еще растирал руку, боль не унималась. Гнев же его начал испаряться. Давненько он не испытывал такого душевного равновесия, такого удовольствия от жизни. Аргентинец встал на четвереньки у самой кромки воды, но снова откатился в море. В желтоватом свете фонарей виден был песок в его черных волосах и усах, постепенно темневший от крови, струйками стекавшей по голове.
– Кожёу! – простонал, задыхаясь, Кискорос.
– А пошел ты в задницу.
Оба помолчали. Кой сидел и смотрел. Аргентинец лежал ничком, тяжело дышал, а когда пытался двинуться, издавал глухой сдавленный стон. Наконец Кискоросу на локтях удалось выползти из воды; он оставлял за собой борозды в песке. Похож на черепаху, которая вот-вот снесет яйцо. Кой продолжал наблюдать за ним, не испытывая никаких чувств. Злость совсем испарилась. Или почти совсем. И теперь он не знал, что предпринять дальше.
– Я тоуко деуау моу аботу, – прошептал Кискорос через минуту.
– Опасная у тебя работенка.
– Я же тоуко суэдиу.
– Ну и катись следить за той шлюхой, что родила тебя в пампе.
Кой не торопясь поднялся, отряхнул песок с джинсов, подошел к аргентинцу, который с большим трудом все же встал на ноги. Долго на него смотрел и наконец решил еще раз врезать ему – причем удар должен быть не импульсивный, а рациональный, с единственной целью – снова сбить аргентинца с ног. Маленький, мокрый, избитый, перепачканный в песке, тот, лежа навзничь, очень напоминал отбивную в панировке. Кой наклонился, прислушался к дыханию – в груди у наемника свистело, как сотня полицейских свистков, – и тщательно обыскал. Мобильный телефон, промокшая пачка сигарет и ключи от арендованной машины. Ключи и телефон Кой выбросил в море. Громадный бумажник был до отказа набит деньгами и документами. Кой подошел к ближайшему фонарю, чтобы рассмотреть содержимое повнимательнее. Испанское удостоверение личности с фотографией на имя Орасио Кискороса Пароди, чужие визитные карточки, испанские песеты и английские фунты, две кредитки – «Виза» и «Америкэн экспресс». А еще цветная ксерокопия журнальной страницы, потертая и промокшая. Чтобы не порвать, Кой развернул ее очень осторожно. Под заголовком «Наши военные водолазы дали по носу гордому Альбиону» помещалась фотография, на которой несколько английских морпехов стояли с поднятыми руками, а три солдата-аргентинца держали их под прицелом автоматов. Один из троих был очень невысокого роста, с лягушачьими глазами навыкате и узнаваемыми усами.
– Надо же, я совсем забыл. Герой Мальвинской кампании.
Документы и кредитки Кой вернул в бумажник, туда же сунул ксерокопию, положил деньги себе в карман и бросил бумажник на лежащего Кискороса.
– А теперь давай рассказывай.
– Мне нечего рассказывать.
– Чего хочет Палермо?.. Зачем ты здесь?
– Мне нечего…
Он не договорил, потому что Кой снова отвесил ему зуботычину – без злости, почти против воли – и теперь стоял и наблюдал, как Кискорос, прикрыв лицо руками, извивается, словно земляной червяк. Кой никогда никого так не бил, и его удивило, что в нем нет никакого сочувствия, хотя, конечно, ему было известно, кто именно валяется у его ног: он не мог забыть отравленного Заса на ковре, знал, какая судьба ждала женщин – таких же, как Танжер, – когда они попадали в руки унтер-офицера Кискороса и его славных товарищей. Так что может свернуть свою вырезку и засунуть себе в задницу, да поглубже.
– Скажи своему боссу, что на изумруды мне наплевать. Но если хоть дотронетесь до нее – убью.
Это прозвучало настолько естественно, даже застенчиво, что как бы и не походило на угрозу. Просто информация, без всяких эмоций. Но и менее внимательный собеседник понял бы, что в отношении намерений Коя информация эта более чем точна. Кискорос, подвывая, с трудом перевернулся на спину. Он нашарил свой бумажник и неловкими руками стал засовывать его в карман.
– Бешеный ты, – прошамкал он. – И ничего не понимаешь про шеньора Палермо и про меня… Да и про нее ничего не понимаешь. – Он умолк, сплюнул кровь и посмотрел на Коя сквозь растрепанные, мокрые и грязные волосы. Лягушачьи глаза горели ненавистью и жаждой мести. – Когда наштанет мой черед…
Он жутко ухмыльнулся разбитыми губами, но фраза, и угрожающая, и абсурдная, повисла недоговоренной – Кискорос зашелся в приступе кашля.
– Бешеный, – сказал он, снова сплевывая кровь.