В тот же день Кой видел – так ему, во всяком случае, показалось – Кискороса. Нагруженные покупками, они возвращались на «Карпанту», и возле старинного форта Навидад Кой решил оглядеться. Он это делал часто – причем совсем машинально, – когда они оказывались на берегу. Хотя Танжер, по-видимому, не обращала внимания на угрозы Нино Палермо, Кой постоянно о них помнил; не забыл он и последнюю встречу с аргентинцем на пляже в Агиласе. Он шел вслед за Танжер и Пилото к волнорезу, где была пришвартована «Карпанта», когда у старинной башни увидел Кискороса. Или ему так показалось. Здесь часто к волнорезу приходили рыбаки, но в фигуре, обозначившейся в сероватой мгле как раз посередине между башней и мостиком разобранного «Корженевского», не было ничего рыбацкого: маленького роста, аккуратный, одетый во что-то зеленое от «Барбура».
– А вот и Кискорос, – сказал Кой.
Танжер встревожилась, остановилась. И она, и Пилото посмотрели туда, куда показывал Кой, но там уже никого не было. А все-таки, думал Кой, это ЗЧЖМК – Закон «Четвероногое животное, которое мяукает, обычно оказывается кошкой». И этот одетый от «Барбура» недомерок, да еще здесь, не может быть никем иным, кроме Кискороса. А кроме того, когда вокруг ходят неприятности, их морда или тут, или там обязательно да высунется. Кой поставил пакеты на землю. Дождь на некоторое время прекратился, порывы горячего юго-восточного ветра поднимали рябь в лужах, по которым Кой бежал в сторону башни. Никого он не обнаружил, но был твердо уверен в том, что видел именно героя Мальвинских островов; его внезапное исчезновение только доказывало это. Он посмотрел на кучи листов стальной обшивки, срезанных автогеном с корпусов; песок вокруг искореженного металла стал ржавым. Кой затих и напряг слух. Ничего. Совсем ничего. Когда он, пачкая руки ржавчиной, начал взбираться на мостик развалины, его шаги громко отдавались на трапе. Последние дождевые капли падали на прогнившие доски мостика, сгнившее дерево не выдерживало, проламывалось под ногами, и он сказал себе: надо быть внимательнее. Спустился он с другой стороны к наполовину разрезанному сухогрузу, чьи внутренние переборки покрывал толстый слой высохшей грязи. Весь этот ржавый лом громоздился кучами – настоящий лабиринт. Кой обогнул кран и вошел в сухогруз по длинному наклонному коридору, в котором за порожками стояли лужи. Нервы Коя были натянуты, и потому он еще острее чувствовал безысходную тоску и отчаяние этого места; к тому же печаль усугублял тусклый свет пасмурного дня. Он уронил что-то железное, и жуткое эхо прокатилось где-то далеко внизу: без фонаря спускаться туда невозможно. И вдруг он услышал шум за спиной, у входа в коридор; сердце заколотилось так, что он кожей ощутил его биение; сдерживая дыхание, он до боли стиснул челюсти и на цыпочках направился к выходу, где Пилото, мрачный и напряженный, уже сжимал в руке полуметровый металлический брус. Кой выругался сквозь зубы, сам не понимая, что чувствует: разочарование или облегчение. Танжер ждала снаружи, прислонившись к переборке, засунув руки в карманы. И тоже очень мрачная. А Кискорос – если это действительно был он – испарился.
Кой снял наушники, когда башенные часы муниципалитета заканчивали отбивать время. Дон-дон-дон. Кажется, конец. Дон. Кой сделал глоток лимонада, не отрывая глаз от Танжер, спавшей на скомканной постели. Серый свет занимающегося дня углублял тени в складках простыней на ее коленях, животе и голове. Танжер спала на боку, спиной к предрассветному окну, вытянув одну руку, а вторую засунув меж согнутых ног; изогнутая линия обнаженных бедер казалась карандашным эскизом, где одной светотени достаточно, чтобы увидеть и веснушчатую кожу, и все изгибы тела. Застыв в кресле-качалке, Кой рассматривал все: скрытое от него лицо, волосы между смятыми простынями, обозначавшими линию плеч и спины, обнаженную спину, которая переходила в широкие бедра, прекрасный излом согнутых ног, свободно лежащие ступни. И особенно ту сонную руку, пальцы которой выглядывали между сомкнутыми бедрами – там, где едва обозначились темно-золотистые волоски.