Карта небесной сферы, или Тайный меридиан

Он встал с кресла и тихо подошел к постели, чтобы запечатлеть все в памяти. Подошел и увидел, что в зеркале платяного шкафа отразился фрагмент картины: рука Танжер, что лежала на подушке, сгиб колена, очертания тела под простыней, а еще сам Кой – правда, лишь частью своего тела, отраженного в зеркале: пальцы руки, предплечье, линия обнаженного бедра, но то был он, именно его отражение, оно не принадлежало никому другому, а не игра зеркал памяти. Он пожалел, что у него под рукой нет фотоаппарата, – ему так хотелось сохранить все подробности. И он изо всех сил старался запечатлеть на сетчатке эту полуобнаженную тайну; она мучила его все это время, а интуиция говорила ему, что эта секунда, этот краткий миг, который вот-вот уйдет, может открыть ему все. Тут была тайна, несомненная тайна, хотя казалась столь же несомненной очевидностью. Надо бы как-то определить, понять ее, но Кой знал, что времени на это у него не будет: настанет мгновение, когда пьяные и капризные боги, даже не осведомленные о своей способности к творению во сне, начнут, широко зевая, просыпаться, и все исчезнет, будто никогда и не существовало. Скорее всего, больше никогда не повторится с такой ясностью и непреложностью это мимолетное мгновение: молниеносное утешительное озарение, что расставляет все по местам, уравновешивает пустоту, ужас и красоту. Оно примиряло мужчину, отраженного зеркалом, со словом «жизнь». Но Танжер зашевелилась, и Кой, знавший, что вот-вот найдет разгадку, вдруг понял, что между реальной сценой и наблюдателем есть зазор в десятую долю секунды, снимок получится расплывчатый, как бывает на несовершенной фотографии, и ничего тут не поделаешь. А в зеркале, за силуэтом его собственного тела, за отражением Танжер, отражались корабли под дождем, уже отраженные на глади древнейшего моря.

Она проснулась, и с нею проснулись все женщины мира. Теплая и сонная, с встрепанными волосами, закрывшими ей глаза и рот. Простыня соскользнула с ее плеч и спины, на виду оказались рука и подмышка, стали видны напрягшиеся мускулы спины и примятая весом тела грудь. Загорелая спина с отчетливыми следами купальника явилась Кою целиком; Танжер выгибала поясницу, потягивалась, словно красивое и спокойное животное; прикрывала сонные глаза от серого, но для нее нестерпимо-яркого света; она ощущала близость Коя и улыбнулась сначала неопределенно, потом страстно, позже серьезно – она знала, что обнажена и Кой ее рассматривает. И наконец – вызов: медленно и свободно, зная, что на нее смотрит мужчина, она полностью скинула простыни, легла на спину, вытянув одну ногу, другую согнув в колене и бесстыдно положив руку рядом с темно-золотым треугольником, но отнюдь не прикрывая его, втянула живот, показывая, что готова, и безвольно бросила другую руку на простыню. И замерла. Взгляд – как всегда, твердый, спокойный, глаза устремлены на мужчину. Потом, через несколько мгновений, она скользнула по постели, встала на колени перед зеркалом, показывая Кою обнаженную спину и ягодицы. И приблизила губы к зеркалу, глубоко вдохнула; не отводя глаз от Коя или, точнее, от его отражения, она выдохнула, затуманив стекло. Вот что она сделала. Потом встала; надевая майку, подошла к столу, села у блюда с фруктами; пальцами очистила целый апельсин и, не разделяя на дольки, стала откусывать; сок стекал у нее по губам, подбородку, по рукам. Кой, не сказав ни слова, сел напротив, и Танжер временами смотрела на него так же, как смотрела, лежа в постели; хотя рот и пальцы у нее теперь были в апельсиновом соке, только сейчас женщина хоть чуть-чуть да улыбалась. Улыбалась и слизывала с запястий сок, он тек по предплечьям до локтей, она проглатывала кусок, облизывала пальцы, снова откусывала, снова слизывала сок с запястья. Тогда Кой тряхнул головой, словно не соглашался с чем-то. Опять покачал головой, вздохнул – словно тихая, грустная жалоба сорвалась с его уст. Потом не торопясь обошел стол, притянул к себе женщину – такую, как она была, как сидела в майке до бедер у стола, источая запах апельсина, – и нашел дорогу в Итаку на том берегу моря, старого и серого, как память человеческая.