Карта небесной сферы, или Тайный меридиан

Он разорвал визитную карточку пополам и положил на стол. Никаких комментариев не последовало. Дело закрыто.

– А я все равно толком не понимаю, – сказал Кой, – если сокровищ нет, почему Нино Палермо интересуется кораблем, затонувшим в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году?

– Те, кто ищет затонувшие корабли, охотятся не только за золотом. – Танжер подошла, села напротив и наклонилась вперед, чтобы оказаться поближе. – Если затонувший два с половиной века назад корабль хорошо сохранился, он сам по себе представляет немалый интерес. Государство платит за находку… Устраиваются передвижные выставки… И не только золота с галеонов. Есть вещи, которые практически стоят не меньше. Вот вспомни, к примеру, восточную керамику, которую нашли на борту «Сан-Диего»… Стоимость ее не поддается оценке. – Она умолкла, слегка приоткрыв рот, потом продолжила: – А кроме того… это вызов. Понимаешь? Затонувший корабль – тайна, которая притягивает многих.

– Да, Палермо говорил об этом. Зеленоватый сумрак и тишина, сказал он. И все такое прочее.

Танжер кивнула очень серьезно, будто ей известен подлинный смысл этих слов. Однако на кораблях – идущих своим курсом, затонувших, стоящих в доках – бывал все-таки Кой, а не она. Кой позволил себе вздохнуть:

– А может, там есть и сокровище.

Она тоже вздохнула, но, скорее всего, совсем по другой причине. И с таинственным видом приподняла брови, словно вытащила сверток с сюрпризом.

– Кто знает?

Она так и сидела, наклонившись к нему, похожая на отчаянного мальчишку, отчего ее привлекательность стала такой естественной, такой натурально-телесной в каждой клеточке ее молодого, золотисто-теплого существа, а потому близость, непосредственное касание становились для Коя непреложной необходимостью. Он снова ощутил пульсацию крови в икрах – на сей раз это был отнюдь не страх. Снова вспышка света. Снова уверенность. Да, он добровольно ложится в дрейф, и больше не будет ни сожаления, ни раскаяния. В море все дороги – долгие. В конце концов – и в этом его преимущество – нет у него спутников, которым надо залеплять уши мягким воском и которые привяжут его к мачте, чтобы не поддался он сладкому пению сирен, как нет и богов, которые бы усложняли его положение своей любовью и ненавистью. Он быстренько подвел итог: пропащий, очарованный и одинокий. При таких условиях эта женщина – курс не хуже любого другого.

День постепенно угасал, и желтый свет, который сначала освещал низкие тучи, а потом переполз на вокзал Аточа, перечеркнув длинными, вытянутыми тенями запутанный лабиринт железнодорожных путей, теперь освещал комнату, лицо Танжер, склонившейся над столом, их темные фигуры над морской картой номер 463А Гидрографического института морского флота.

– Вчера, – напомнил он, – мы установили, что находимся на тридцати семи градусах тридцати двух минутах северной широты… Это дает нам возможность приближенно провести линию, притом что нам известно: «Деи Глория» пошла на дно в некой точке этой воображаемой линии между Пунта-Кальнегре и мысом Тиньосо, находясь на расстоянии от одной до трех миль от берега… А может, и дальше. Это дает нам глубины от тридцати до ста метров.

– На самом деле меньше, – решительно сказала Танжер.

Она очень внимательно слушала объяснения Коя. Все было очень по-деловому, словно они сидели в штурманской рубке корабля. С помощью штурманской линейки они провели карандашом линию, которая начиналась на берегу, на полторы мили выше Пунта-Кальнегре, и шла до мыса Тиньосо под большой песчаной излучиной залива Масаррон. В западной части глубины были небольшие, но увеличивались, чем ближе карандаш подходил к скалистому восточному берегу.

– В любом случае, – подвел итог Кой, – если корабль лежит на большой глубине, мы не установим его местоположения при тех возможностях, которыми располагаем. И тем более не сможем к нему спуститься.

– Вчера я тебе сказала, что, по моим расчетам, выходит не более пятидесяти метров.

Холод и тишина, вспомнил Кой. И зеленоватый сумрак, о котором говорил Нино Палермо. Кой помнил кожей те ощущения, которые испытал при первом глубоком погружении двадцать лет назад, помнил серебристую амальгаму водной поверхности, когда смотришь на нее снизу, голубое, а потом зеленое небо, постепенно исчезают краски, манометр на запястье, стрелка показывает, как мало-помалу увеличивается давление вне его легких и внутри их, звук собственного дыхания в груди и барабанных перепонках при вдохе и выдохе через редуктор. И разумеется, холод и тишина. И страх.

– Пятьдесят метров – уже слишком много, – сказал он. – Тогда нужно погружаться в таком снаряжении, которого у нас нет. Или делать короткие погружения с длительными периодами декомпрессии. Это неудобно и опасно. Предел разумного риска в нашем случае составляет сорок метров. И ни метра больше.