Карта небесной сферы, или Тайный меридиан

Он спустился вниз, заплатил по счету и вышел на улицу с сумкой на плече. На площади, куда отвесно падал яркий солнечный свет, он прищурился и остановился, чтобы приложить руку к желудку, в котором камнем лежал тот кусок тортильи. Он взглянул в одну сторону, потом в другую и пошел дальше. Он с сарказмом припомнил «Ночь самбы в испанском порту». Там говорилось: сначала песня, потом вино, а в конце концов – одинокий плач гитары. Он просвистел полкуплета, сам не понимая, что делает, и умолк. «Заруби себе на носу, – сказал он себе, – и никогда больше в своей сволочной жизни не пой эту самбу». Он посмотрел на землю и увидел, что тень, бежавшая впереди, тряслась, словно от смеха. Из всех недоумков мира – а наверное, в мире их хватает – она выбрала именно тебя. Хотя это не совсем так. В конечном счете это он ей навязывался – сначала в Барселоне, потом здесь, в Мадриде. «А ведь мышей никто не заставляет», – прочитал он где-то. Никто не заставляет мышей куражиться и лезть в мышеловку. А если еще точно знаешь, что в этом мире встречный ветер дует куда чаще, чем попутный…

Он дошел до угла, и вдруг из пансиона выскочила горничная и побежала за ним:

– Сеньор Кой, сеньор Кой! Вас просят к телефону.

– Сволочи… – сказала Танжер Сото.

Она была женщина выдержанная, и в ее голосе едва слышалась легкая дрожь, нотка неуверенности, которую она старалась скрыть, произнося слова особенно четко. На ней еще был деловой костюм, юбка и жакет, она стояла, прислонившись к стене своей гостиной, сложив руки на груди, и, опустив голову, смотрела на тело Заса. По лестнице Кой поднимался с двоими полицейскими в форме, третий в квартире уже собирал свой дактилоскопический чемоданчик, его фуражка лежала на столе, из радиотелефона на поясном ремне доносился приглушенный шум переговоров. Со всеми предосторожностями полицейский осматривал квартиру. Полного разгрома не было – только выдвинуты ящики, сброшены на пол бумаги и книги, с системного блока снят кожух, провода отсоединены.

– Пока я была на работе, – прошептала Танжер.

Кроме легкой дрожи в голосе, ничто не выдавало в ней слабости, она выглядела просто мрачной. Веснушчатая кожа побледнела, глаза были сухие, губы крепко сжаты, пальцы впились в предплечья так, что побелели косточки. Она не отводила глаз от собаки. Зас лежал на боку с остекленевшими глазами, изо рта у него свисала ниточка белой пены, уже начавшей подсыхать. Полиция считала, что замок взломали, а перед тем как полностью открыть дверь, преступники бросили собаке кусок мяса, отравленного каким-нибудь быстродействующим ядом, вроде этиленгликоля. Преступники знали, что искать и что они найдут. Бесполезного ущерба они не причинили, вынули бумаги из ящиков, забрали все дискеты и сняли жесткий диск с компьютера. Действовали с точным прицелом. Профессионалы.

– Зачем было убивать Заса? – сказала Танжер. – Зас – не сторожевая собака… Он со всеми хотел только поиграть…

На последних словах голос ее дрогнул, но она сразу же взяла себя в руки. Дактилоскопист надел фуражку, попрощался и, перед тем как уйти, сказал, что за собакой приедут работники муниципальной службы. Кой запер дверь – он проверил: замок все-таки работал, – но поглядел на Заса и снова приоткрыл ее, словно запирать дом, пока в нем еще лежит тело собаки, почему-то неправильно. Когда он направился в ванную, Танжер по-прежнему неподвижно, опершись о стену, стояла в гостиной. Он вернулся с большим полотенцем в руках и наклонился над Засом. Несколько мгновений с нежностью смотрел в его мертвые глаза, вспоминая, как еще вчера пес лизал ему руку, махал хвостом, ожидая ласки, какой преданностью и умом светились эти глаза. Внутри у Коя все сжималось – ему одновременно было очень грустно, жалко пса и неловко за свои ребяческие чувства, про которые любой взрослый давно бы забыл – или так он, во всяком случае, думает. Кою казалось, что он потерял нового молчаливого друга, одного из тех, которых не ищут, потому что они сами выбирают тебя. Он думал: такая печаль неуместна, он и видел-то пса всего пару раз, и у него не было никаких оснований верить в его преданность или горевать по поводу его смерти. И все-таки он горевал, в носу и глазах пощипывало. Беззащитность, одиночество и неподвижность бедного пса он ощущал как что-то очень личное. Может, Зас даже приветствовал своих убийц, весело помахивая хвостом, ждал от них доброго слова или ласки.

– Бедный Зас, – шепнул он.

Прощальным жестом он дотронулся до его золотистой головы и накрыл Заса полотенцем.

– Он умер в одиночестве, – сказал Кой.

– Все мы умираем в одиночестве.