Карта небесной сферы, или Тайный меридиан

– Оно и видно. – Палермо очень внимательно смотрел на него. – Но знай, ты никого не обманешь… Ты, конечно, думаешь, что таких, как ты, больше на всем белом свете нет, но… Бог ты мой. Я подобных тебе уже сто раз видел. Думаешь, ты один книжки читал и кино смотрел… Это тебе не азиатские порты… Ты даже в плохонький фильм не годишься. Питер О’Тул – и тот повыше классом будет. А она… Она бросит тебя в море, как те корабли-призраки, пустые, без команды… Пойми же ты: в этом романе второго шанса не будет. В этой истории с затонувшим кораблем капитан потеряет свою должность раз и навсегда. А она… Она сама плюнет тебе в лицо… И не смотри на меня так. У меня нет дара предвидения. Просто твой случай прост до смешного. – Однако сам не засмеялся. Он мрачно сидел на столе, упираясь в него обеими руками. Глаза – и карий, и зеленый – смотрели куда-то мимо Коя. – Я хорошо их знаю, – сказал Палермо. – Лисицы. – Он наклонил голову и некоторое время не произносил ни слова. Потом, словно соображая, где находится, осмотрелся. – Они пользуются таким оружием, о существовании которого мы и не подозреваем. И… Бог ты мой. И они гораздо умнее нас. Мы целые века разговаривали во весь голос, пили пиво, ходили с приятелями в крестовые походы и на футбол, а они все это время что-то шили, стряпали – и наблюдали… – Золотые цепочки звякнули, когда Палермо направился к бару. Он вынул бутылку «Катти Сарк» и два широких стакана из толстого хрусталя, бросил туда льда, щедро плеснул виски и вернулся к столу. – Я знаю, что с тобой происходит. – Один стакан он держал в руке, а второй поставил перед Коем. – Они всегда были и остаются нашими заложницами, понимаешь? – Он сделал один глоток, потом второй, не переставая глядеть на Коя поверх стакана. – И потому наша мораль и их мораль… Ну, в общем, мораль у них другая. Мы бываем жестокими из-за честолюбия или развращенности, по глупости и невежеству… А для них… Можно назвать это расчетом. Или необходимостью… Для них это оборонительное оружие, если хочешь. Они злые, потому что пользуются этим оружием, а пользуются они им, чтобы выжить. И если они ввязываются в драку, то бьются до последнего. Ведь отступать им некуда. – Он снова по-акульи улыбнулся. Пальцем правой руки дотронулся до запястья левой. – Вот часы… И их надо остановить. И ты, и я поступим как любой мужчина: возьмем молоток и разобьем их. Но женщина никогда этого не сделает. Как только она до них доберется, она разберет их по винтику, распотрошит так, что никто и никогда их уже не соберет. И время они показывать не будут… Бог ты мой. Я-то их повидал… Им ничего не стоит выпотрошить сильного взрослого мужчину одним жестом, улыбкой, словом. – Он скривил рот и отхлебнул из стакана. Злопамятная акула. Жадная. – Они тебя убивают, а ты вроде бы продолжаешь жить, не зная, что уже давно мертв.

Кой подавил желание взять стакан. Дело не в том, что ему хотелось выпить, – ему хотелось выпить с мужчиной, который сидел перед ним. Времена «экипажа Сандерса» ушли в далекое прошлое, но старый мужской ритуал его притягивал, да и, в конце концов, почему бы не выпить? В эту минуту он снова отчаянно заскучал по барам, где мужчины сквернословят заплетающимися языками, пустые бутылки донышками вверх торчат из ведерок для льда, а женщины не мечтают – или уже не мечтают – о затонувших кораблях. Блондинки, не молодые, но отчаянные, такие как в песне про моряка и капитана, танцуют в одиночку, не заботясь о будущем. Они – убежище, забытье по столько-то в час. И никаких фотографий в рамочках на стене, когда сходишь на берег, который на какое-то время становится обитаемым пространством, промежуточной стоянкой, когда только и ждешь, как бы вернуться, пробираясь между портовыми кранами и навесами в предрассветные часы к какому-нибудь судну, что вот-вот отвалит от причала, где коты и крысы играют в кошки-мышки. Как-то раз в Веракрусе Торпедист Тукуман сказал: «Я сходил на берег». Он сошел на берег, но дальше первого же попавшегося бара не двинулся.

– В девять, на смотровой площадке, – сказал Кой. Его переполняло бешенство – опустошительное, направленное на самого себя. Он стиснул зубы, почувствовал, как напряглось все лицо. Повернулся на каблуках и пошел к двери.

– Думаешь, я тебя обманываю? – сказал ему в спину Палермо. – Бог ты мой. Будь она проклята. Тебе надо было остаться в море. Тут тебе не место. И само собой, ты за это заплатишь. – Теперь в его голосе звучало ожесточение. – Все мы платим рано или поздно, настанет и твой черед. Ты заплатишь и за «Палас», и за то, что не захотел меня слушать. И тогда будешь искать уже не работу на судне, а норку, куда бы забиться… Когда мы покончим с тобой – она сделает свое, а я – свое…