Картинки нижегородского быта XIX века

Тяжел и труден был путь русского актера, особенно провинциального, в первой половине XIX века. Значительная часть труппы Нижегородского театра того времени состояла из бывших крепостных основателя театра — помещика-мецената Н. Г. Шаховского или их потомков, традиционно перенимавших занятие родителей. Приток людей «со стороны» был небольшой. Профессия актера или, еще хуже, актрисы считалась предосудительной. Из привилегированных сословий уход в театр был редкостью. Необычайно трудно было сделаться актером выходцу из подневольной крепостной среды. Но такие случаи бывали: талант и сила воли преодолевали все препятствия. Подобный пример мы видим в артистке-нижегородке Никулиной-Косицкой.

Любовь Павловна Косицкая родилась в 1829 году. Нижегородский магнат — помещик Карл Максимович Ребиндер, выдавая дочерей замуж, наделял их приданым, в состав которого включались целые семьи крепостных людей, обученных мастерствам, полезным в обиходе молодоженов. Младшей дочери Вильгельмине при вступлении в брак с помещиком Бабкиным (в будущем нижегородский исправник) досталась семья Косицких, состоявшая из отца-повара, матери-прачки и нескольких детей, в числе которых была малютка Любаша. Второй хозяин оказался жестоким человеком. В сознании ребенка Косицкой запечатлелось (ее воспоминания помещены в «Русской старине» за 1878 г.): «Нашего господина народ звал собакою… Когда он бывало выходил из дома гулять по имению, мы, дети, прятались от страха под ворота, под лавки»…

Однажды у Бабкина убежала группа дворовых людей, шесть человек. Старший из дворни Павел Косицкий был помещиком заподозрен в потворстве побегу и в кандалах отправлен для суда в Нижний. Три месяца не имея сведений о своем кормильце, семейство Косицкого однажды отправилось его искать в город. В пути пришлось испытать много лишений и питаться подаянием. В Нижнем их ждала полоса неудач: в острог к отцу никого не пустили, а мать захворала; два месяца детям пришлось попрошайничать по улицам.

Наконец, отца выпустили из острога оправданным. Но возвратиться в свою деревню не пришлось. Бабкин решил отделаться «от строптивых» крепостных и перепродал их в третьи руки. Новый хозяин был человек добрый, но бесхарактерный. Всем в доме ведала его жена, женщина скупая и жестокая. О ней у Любаши осталось одно единственное воспоминание: «однажды в горнице увидела я множество чудных конфект, расположенных целой горой на подносе. Я, на седьмом году, разумеется, не отличалась ни благочестием, ни умом: взяла две конфекты, одну себе, а другую братьям»… Девочка не заметила, как отворилась дверь и вошла хозяйка. «Она била меня, — вспоминает Косицкая, — до того, что я потеряла память и целую неделю у меня из ушей текла кровь»…

Через год после этого случая семейство Косицких было продано по счету в четвертые руки. Их очередной господин— балахнинский помещик Мессинг был более гуманен, чем предыдущие. Семье в 1837 году удалось выкупиться на волю за 2 тысячи рублей серебром. Но, истратив буквально все сбережения на выкуп, Косицкие очутились в исключительно тяжелом положении. Двенадцатилетнюю Любашу отдали в горничные «из-за хлеба и платья» к нижегородской купчихе Долгановой.

В те годы у нижегородцев считалось модным брать с собой «прислугу» на театральные представления. 29 декабря 1841 г. Любаша попала в театр на пьесу «Красное покрывало». Играли известные нижегородские артисты Вышеславцева, Трусов и другие.

Этот спектакль произвел на девушку неизгладимое впечатление, она стала мечтать и бредить театром. Сентиментальная вдова-купчиха почувствовала себя покровительницей возможного театрального дарования и уговорила родителей позволить Любе пойти на сцену. Отец и мать согласились при условии: жить «актерке» вне их патриархально-мещанской семьи. Пришлось перебраться в «театральный дом», где жили средние и младшие персонажи труппы, не имевшие оседлости в городе. Директор Никольский положил молодой актрисе жалованье — 15 рублей серебром в месяц. Конечно, для начала пришлось новую актрису учить всему и, прежде всего, петь и танцевать: к этому обязывал тогдашний репертуар. Пение шло хорошо, но балет продвигался плохо. Косицкая впоследствии вспоминала: «Я была маленькая, толстая, круглая, как шар. Бывало упаду и перевернусь раза три и с трудом встану»…