Кастелау

Крупным планом, во весь экран, лицо Тицианы Адам. Во время всей сцены камера направлена лишь на нее. Голос Августина Шрамма звучит только за кадром.

Августин Шрамм: Не тот Бодо человек, в кого стоит влюбляться.

Тициана Адам вздрагивает.

Августин Шрамм: Хотя человек он хороший.

Тициана Адам вздыхает с облегчением.

Августин Шрамм: Даже очень. Только верен тебе он не будет.

Тициана Адам испугана.

Августин Шрамм: Не бойся. Никакой другой у него нету.

Тициана Адам снова обрадована.

Августин Шрамм: Но верен он всегда будет только своему долгу.

Тициана Адам смотрит вопросительно.

Августин Шрамм: Бывают сражения, от которых нельзя уклониться. Даже если победить в них невозможно.

Лицо Тицианы Адам становится серьезным.

Августин Шрамм: Как раз потому, что в них невозможно победить. Ему не выжить, Рози.

Глаза Тицианы Адам устремлены в пустоту.

Августин Шрамм: Он падет за правое дело. А ты еще слишком молода, чтобы становиться вдовой.

Глаза Тицианы Адам увлажняются.

Августин Шрамм: Лучше тебе его забыть.

По щеке Тицианы Адам стекает слеза.

Августин Шрамм: Хотя нет, это я глупость сказал. Ты должна о нем помнить. Таких людей, как он, никогда, слышишь, никогда забывать нельзя.

Долгая пауза. В объективе по-прежнему лицо Тицианы Адам крупным планом.

Рукопись Сэмюэля Э. Саундерса

Я остановил пленку и на стоп-кадре, вглядываясь в лицо Тицианы, силился распознать в ней ту Тити, с которой много позже меня свела судьба в Визбадене. Даже сорок лет спустя что-то в ее лице осталось неизменным. Эта женщина и в пожилом возрасте сохранила прежнюю живость черт. Правда, в то время, когда мы впервые встретились в Висбадене, подлинная жизнерадостность давно уже сменилась на этом лице напускным весельем хозяйки питейного заведения, которая привыкла и умеет развлекать своих гостей. Не слишком-то убедительной была эта веселость. Не всякий шрам скроешь под гримом.

В мизансцене, на которой я остановил фильм, слеза на щеке у Тицианы поблескивает в случайном солнечном блике. (Это никакой не эффект, искусно организованный осветителями, в Кастелау не было технической возможности для подобных трюков.) Да, с такого лица хотелось отереть слезы. Такая Рози была достойна своего Бодо, а такая Тициана – своего Вернера Вагенкнехта.

Диалог с Августином Шраммом был последним эпизодом с участием Тицианы в «Песне свободы». Эпизод, когда она замерзает в снегу, так и не отсняли, так что при монтаже все связанные с этой сценой сюжетные ответвления пришлось отбросить. В итоге она из картины попросту исчезает. Тити, конечно, была бы этим очень расстроена.

Довольно долго мы смотрели в глаза друг другу – я и Тициана Адам с экрана. Потом – хотя на современных монтажных столах такого обычно не происходит – я вдруг испугался, что остановленная пленка, этот драгоценный целлулоид, перегревшись в свете лампы, еще, чего доброго, загорится. И запустил фильм дальше.

Картина была сделана очень неплохо, и я вполне могу понять, почему Курт Прагер клюнул на такую наживку. Разумеется, его готовность поверить в легенду, которую ему столь услужливо подсунули, объясняется и особой атмосферой тех первых послевоенных месяцев. А еще заветной мечтой, какая тайно согревает душу всякого, даже самого прожженного голливудского продюсера: открыть новую звезду и оказаться причастным к ее будущим успехам. Кстати, в данном случае, после превращения Вальтера Арнольда в Эрни Уолтона, эта мечта даже сбылась.

Полагаю, очевидные технические несовершенства, в первую очередь зашумленная, с прыгающей громкостью, звуковая дорожка, ничуть его не насторожили. Напротив, только укрепили его доверие. Ведь эти отчаянные люди уверяли его, что снимали всё подпольно, что этот фильм – подрывной акт, направленный против преступных властей. Кстати, если бы в Третьем рейхе кто-то и в самом деле отважился снимать фильм подобным образом, это и впрямь было бы геройством.

Снимать кино – значит лгать.

«Песнь свободы» оказалась весьма убедительной ложью, как раз такой, какую любят в Голливуде: молодой офицер осознает, что его истинный враг – это изуверский режим, отправивший его на несправедливую войну, и решает, рискуя жизнью, начать с ним борьбу, а в конце фильма совершает действенный акт этой борьбы, застрелив полевого жандарма, который пытается загнать его обратно на передовую.

Застрелив живого человека.