Касты и расы

Изначально такие черты были, так сказать, подпитаны толчком к приключению, к большим расстояниям, к своего рода тёмному желанию бесконечности, что, однако, тесно связано с духом эпохи Возрождения. Само по себе всё это стоит выше всякого рационального, торгового или утилитарного обоснования. Господство над миром не было «организовано», и его почти даже не «желали». Любой колонизации предшествовало стремление к расстояниям, добыче, чистому завоеванию, причём в тесной связи с эпохой тотального морского господства: потому что импульс, о котором мы говорим, был должен получить от океанского опыта своё максимальное усиление также и изнутри. «Море, безграничная поверхность, свободная со всех сторон. Ни в одной точке нет у него конца: любой горизонт всегда одинаков, и волны всё вздымаются и вздымаются. Его элемент волнующийся, беспокойный. Никогда оно не предлагает тебе отдохнуть, остаться, оно всегда вынуждает тебя следовать дальше к новой цели. Море, в высшем смысле, — это сама идея безграничности. Оно серьёзное, могучее, трагическое, это соперничающая сила, которую всегда нужно укрощать заново, которая всегда готова уничтожить тебя, если ты не будешь сильнее её». В этом элементе, и близко к новому импульсу к имманентности, свойственному Возрождению, обретает форму новый дух, океанский дух, появляясь из самых глубоких слоев расы, чтобы вести через те же морские пути, которое ведут ко всякой земле, белых людей на завоевание остального мира.

Таким образом, мы видим стремление к неограниченным расстояниям, авантюрный дух и жажду золота и добычи, но ещё в воинском, а не в экономическом или «колониальном» смысле, океанский дух, твёрдые черты характера. К этим элементам добавляется последний фактор — христианский принцип, постулирующий категорическое превосходство белых народов, поскольку христиане установили чёткую и высокомерную дистанцию по отношению ко всему остальному человечеству, считавшемуся варварским и не знающим истинной веры. Это относится прежде всего к периоду испанских завоеваний, но также и к последующему англосаксонскому периоду. Этот фактор, хотя и в скрытом виде, продолжает действовать, отталкиваясь прежде всего от протестантского пуританства, то есть от тех же предпосылок, и при этом заметны в первую очередь его последствия, а не сами принципы. Протестантизм с его теорией процветания и успеха как знака свыше представлял собой инструмент быстрого перехода от «героической» и «океанской» фазы завоевания мира к собственно экономической и колониальной фазе, в которой прибыль и торговля вышли на первый план, превосходство стало в основном промышленным, техническим и экономическим, и у военного или воинского элемента осталась только роль своего рода полиции, снаряженной в целях защиты западным капитализмом в странах, считавшихся только лишь источниками первичных материалов и рынками изделий.