Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Тяжелая тишина повисла в кабинете фюрера. У Гесса начало дергаться веко, у Риббентропа задрожали кончики пальцев. Шмидт перестал делать записи. Хильгер как зачарованный смотрел в рот фюреру. Молотову стало ясно: Гитлер избегает говорить правду. Все боялись истерического припадка Гитлера.

Но тот неожиданно спокойно, с легкой улыбкой произнес:

— Да, Англия разбита, но еще надо кое-что доделать. Простите, меня ждут неотложные дела. Мой заместитель Риббентроп продолжит переговоры. Удачи вам и привет великому Сталину! Хайль! — Строго выпятив грудь, фюрер удалился.

…Вскоре завыли сирены — воздушный налет.

Переговоры закончили в бункере Риббентропа. Иоахим, как и фюрер, уходил от ответов на острые вопросы, был неискренен. Вдруг наверху вновь громыхнуло. Молотов иронически усмехнулся:

— Если и впрямь Англия повергнута в прах, то почему их бомбы трясут наш погреб?

Английские самолеты почти всю ночь продолжали массированный налет, словно хотели показать Сталину свою мощь. Когда Молотов возвращался в отель «Бельвю», он увидал пожары и разрушенные дома.

— Да, — усмехнулся он, — нашему союзнику и заклятому другу еще много надо «доделывать». А результаты переговоров пшиковые…

Предстояло возвращение в Москву — нерадостное.

8

Сталин с нетерпением ждал Молотова. Едва тот вошел к нему, Сталин, не выпуская изо рта трубку, с несвойственным проявлением волнения вышел из-за стола навстречу:

— Ну, что там у вас?..

— Гитлер готовит плацдарм для войны с нами.

Глаза Сталина желтовато, как у тигра, блеснули.

— Ты что такое говоришь? Какая война с нами?

Молотов молчал. Сталин пыхнул ему в лицо дымом, прошипел:

— У тебя что, язык в жопу ушел?

— Вот мой отчет о поездке — об этом намерении говорят факты.

— Какие на хер факты? У нас есть договор о ненападении! Его подписал Риббентроп… Гитлер заинтересован в ненападении, он подписал с нами выгодные политические и экономические договоры. Да он просто не может сражаться на два фронта! Говоря о дружбе с нами, фюрер честен.

Молотов только пожал плечами, хотя его подмывало сказать только что родившийся у него афоризм: «Легче в публичных домах найти целомудренную девицу, чем в дипломатии честного политика».

Близился трагический для СССР день, когда за наивность вождя придется расплачиваться самой высокой ценой — миллионами человеческих жизней.

9

И вновь можно удивляться, восторгаться или недоумевать бунинским парадоксам: именно тревожная осень сорокового года, когда военный вихрь устроил пляску смерти и еще раз показал всю хрупкость и ненадежность «мыслящего тростника», стала для писателя воистину золотой.

В эти трудные, ненадежные времена он создает свои шедевры, вошедшие, быть может, в лучшую русскую книгу о любви, — «Темные аллеи»: «Русю», «Красавицу», «Дурочку», «Антигону», «Смарагд», «Волки», «Визитные карточки», «Зойку и Валерию», «Таню», «В Париже»…

И все это лишь за один месяц!

* * *

С рассказом «В Париже» связана примечательная история.

Двадцать шестого октября весь день ходили над землей лохматые тучи. Временами прыскал мелкий холодный дождь, располагая к домашнему уюту.

Вера Николаевна суетилась у плиты. Галина тонкими ломтиками резала хлеб.

— Ба, да тут уже вся «фамилия» в сборе, — шутливо произнес Иван Алексеевич, спускаясь из кабинета в столовую. — Та птица голосисто поет, что хорошо ест да вкусно пьет. Ну а я нынче пел, кажется, довольно голосисто — рассказ написал.

Зуров, тщательно пережевывая, упершись локтями о стол, дочитывал какую-то книгу. Дожидался ужина и новый жилец, знакомый нам Бахрах, — историю его появления в «Жаннет» мы расскажем позже, а пока что он долго болтал большим черпаком в кастрюле с супом. Наконец зацепив изрядную кость с мясом, которую он самолично выменял на базаре на свои армейские сапоги, положил ее в тарелку патрона и благодетеля.

— Целый оковалок! — с приятным удивлением проговорил Бунин. — Вера, возьми себе кусочек…

— Я уже ела, Ян, — слукавила Вера Николаевна, торопливо вытирая руки о передник. — А вот ты обедал кое-как, на лету.

И впрямь в тот день он даже не спускался к обеду, а поел у себя — не хотел прерывать работу. Теперь Бунин был оживленно весел.

— Иван Алексеевич, — произнесла Магда, по-птичьи наклоняя голову чуть набок, — можно полюбопытствовать: о чем сегодня писали?

Магда была сообразительной. Она уже твердо усвоила: когда Бунин в хорошем настроении, ему можно задавать любые вопросы, в том числе и о «тайнах творчества». Вот и теперь он охотно отозвался:

— Как всегда — о любви. Действие — не удивляйтесь! — происходит не в России, как обычно в моих рассказах, а в Париже. Но это любовь русских…

— И как вы назвали рассказ? — не унималась Магда.

— Пока заголовок не придумал…

Он вновь надолго умолк, что-то обдумывая и сосредоточенно расправляясь с костью. Затем остановился и широко улыбнулся:

— Так и назову — «В Париже». Заголовок ничего не должен говорить читателю о содержании, хорошо, когда он несколько даже отвлечен от темы. Это интригует, это заставляет читателя думать.

— Как хотелось бы послушать новый рассказ! — сказал Бахрах. — Почитайте, пожалуйста, Иван Алексеевич.