Катехон

Когда мужчина вырастает, он уходит от родителей. Они пытаются привязать его узлом болезни, своей или его. Но он развязывает узел и уходит. А чаще просто его разрывает. И уходит. И родители молчат. Потом они выходят на балкон в его детских масках и зовут его назад.

Но он не слышит. Он уже едет в автобусе. Он смотрит в стекло и видит дома, тополя и горы на горизонте.

Потом он видит своих врагов.

Враги идут вдоль дороги; их, разумеется, двое. Один светел, как белая северная ночь; другой темен, как пыльный южный день. Враги тащат большие сумки. В этих сумках – то, что они успели украсть из его памяти. Иногда они ставят сумки в мягкую пыль.

Заметив их, он просит водителя остановить автобус. «Это мои враги, – показывает он в стекло. – Мне нужно выйти». Водитель кивает и тормозит.

Он спрыгивает и медленно идет к ним. Он пока немного слаб после операции. Его старый плащ развевается от ветра. Под ногами дымится пыль.

Враги тоже видят его. «Смотри», – говорят они друг другу. Светлый хмурится и темнеет; смуглый, напротив, бледнеет.

Автобус не отъезжает; стоит с открытой дверью и включенным мотором.

«Уходите обратно в мое сознание, – говорит он, подойдя к ним. – Я не выписывал вам пропуск на выход из него. Ваше время еще не пришло. Возвращайтесь обратно в меня. Ну? Мой мозг ждет».

Враги переглядываются и начинают бить его.

Избивают они его правильно и больно, но видно, что это не доставляет им никакой мужской радости. Они бьют его по голове, а когда он падает, продолжают избивать ногами. «Поехали уже!» – недовольно кричат в автобусе. Водитель наблюдает за дракой. Потом нажимает на гудок. И еще раз.

Враги последний раз пинают лежащего, поднимают сумки и подходят к автобусу. Водитель спускается к ним, и они о чем-то разговаривают; слова заглушает тарахтенье мотора. «Вот это серое женское платье, – говорит светлый, расстегивая сумку. – Отдашь ему». «Он будет доволен», – добавляет темный и сплевывает. Устало попрощавшись с водителем, уходят.

Водитель подходит к лежащему на земле. Пытается привести его в чувство. «Не надо, – говорит тот, мотая испачканной кровью головой. – Я сплю…»

123

Туман уже не такой густой, деревья и кусты видны неплохо. И подъем пока ощущается не так сильно. Они ведь уже поднимаются? Нет, отвечают ему. Еще нет. Где-то неподалеку начинает петь птица. Он пытается угадать, что за птица, по голосу и, конечно, не может. И улыбается. Вот оно, сказочное утро его жизни. Последнее утро.

Продолжая улыбаться, он напевает:

– Так идет веселый Дидель… С палкой, птицей и котомкой… – Замолкает, оглядывая своих спутников. – Через Гарц, поросший лесом, вдоль по рейнским берегам.

Мелодию он помнит не совсем точно, но это неважно.

А ведь как хотелось просто бродить по Германии, как этот веселый и легконогий Дидель. Бродить и насвистывать. Приманивать птиц, женщин. «Марта, Марта, надо ль плакать, / Если Дидель ходит в поле…» Только нет сейчас той Германии, в которой водились эти веселые дидели, гензели и уленшпигели. Исчезла, мои дамы и господа. Переработана, как мусор, за ненадобностью: ресайклинг.

– По Тюрингии дубовой… По Саксонии сосновой… По Вестфалии бузинной…

Нет, ее и не было никогда, этой Германии. Уж точно не было в 1918 году, когда возникло это милое стихотворение. Германию трясло, рвало, Германия пылала. А Дидель, скорее всего, гнил в окопах. И слушал агитаторов-социалистов, а не птиц… Хотя, может, и птиц тоже. Выползал из окопа облегчиться, пока не начался обстрел, и слушал. Они же все поэты, эти дидели-гензели. Даже когда становятся убийцами. Впрочем, убийство и поэзия у них всегда рядом; почитайте их саги. Мед поэзии и кровь врага. Перемешать и варить на медленном огне…

Внезапно туман немного рассеялся, он поднял голову.

Гора была перед ним.

Идеально правильная гора.

– Вот и наш вулкан, – сказал он негромко.

– Это террикон, – сказал Славянин, подойдя сзади. – Господин Земан…

– Сегодня я Ильин, – перебил Сожженный. – Иван Ильин.

– Хорошо. Господин Ильин, как насчет того, чтобы сделать небольшой привал? Дальше это будет сложнее. Я захватил одеяло, кофе и бутерброды.

Они стоят перед ним, все трое.

Славянин с небольшим термосом, Турок и очередная фрау Фрау в серо-желтой куртке и светлых кроссовках…

124

Они поднимаются уже полчаса.

Не торопясь, потыкивая альпенштоками в серые камни, трава давно исчезла, только скрипящие камни. Тропа хорошая, натоптанная, даже странно, сюда ведь не пускали. Кто натоптал? И их пустили только потому что… А так – охранная зона. Туман еще не разошелся и влажно шевелится в лицо. Поцелуй облака… Зачеркнуть, слишком красиво. Хотя сейчас ему хочется, наверное, именно такой, немного безвкусной красоты. Пусть будет «поцелуй облака». Сегодня можно. Он слегка щурится.

– …Были, конечно, очень удивлены, – стрекочет рядом Турок. – Представляете, сколько это нужно было согласовывать. Немец рождается бюрократом.

– Я думал, поэтом, – вставляет Сожженный. – «Вот идет веселый Дидель…»

– …Думали, вы захотите попрощаться с родными. Обнять свою маму и своего папу. В проект даже заложили стоимость двух билетов из вашего…