Катехон

– Это всё радиация, – сдавленно говорит Турок, прикладывая салфетку. – Этот террикон скоро сровняют с землей.

– И зря, – говорит Сожженный.

Его никто не слышит. Турок просит еще салфетку.

– Эти терриконы наносят огромный вред экологии. – Новая салфетка тоже быстро намокает. – Наследие гэдээровского режима. Несколько таких уже сровняли. Радиация. Нас предупреждали. И мы вас предупреждали, господин…

– Ильин, – подсказывает фрау Фрау.

– …Господин Тысяча-имен. «Гора!» Это не просто гора, это террикон, отвал из шахт, где добывали уран. Уран для советских атомных бомб.

– Это вулкан, – тихо и четко говорит Сожженный.

Салфетка, которую Турок прижимает к носу, становится красной.

125

Как им объяснить?

Для них это просто горная экскурсия. Они взяли с собой кофе, сэндвичи, чистые салфетки и легкие одеяла. Жаль, на самом вулкане нельзя сделать привал. Да, присаживаться тут нихт емпфолен[21]. Доза радиации невысокая, но зачем? Они все собираются жить дальше. Одежда и обувь будут сданы на дезактивацию. И серо-желтая куртка фрау Фрау. И эта, на Турке, «Wir sind ein Volk» с нитками. Они будут продолжать жить. Пить, есть, думать. Они ничего не понимают.

Для чего вспугивать их непонимание?

Становится жарче. Нет, не из-за солнца, хотя солнце порой пробивается через эту подвижную вату. Просто они подходят к вершине.

«Это террикон, отвал из шахт, где добывали уран…»

Действующие, природные вулканы – ускорители истории, ускорители времени. Он открыл это еще студентом, небритым студентом во время выезда на хлопок. Прыщавым студентом с вечно пустым желудком, с набитыми под завязку тестикулами, с пьяной и немытой головой. Идеальное сочетание для научных прорывов. Еще несколько лет понадобилось, чтобы понять, что такое искусственные вулканы.

Да, любая искусственная гора, напоминающая конус. Начиная с египетских пирамид. Конус с чуть срезанной вершиной. Замедлитель времени. Катехон.

– Ох, – фрау Фрау останавливается, снова достает салфетку. Нет, не для Турка, а вытирает свое взмокшее лицо.

– Да, жарко, – кивает Турок.

Кровь у него уже не течет; несколько пятен темнеет на куртке.

– Мне кажется или пахнет гарью? – Славянин смотрит на Сожженного.

Фрау Фрау снова роется в рюкзачке. Что-то достает, натряхивает в пластиковый стаканчик, бесшумно считает капли.

– Сердце… – слабо улыбается.

– Думаю, нужно спуститься, – говорит Славянин. – Немного передохнуть и спуститься. Мне кажется, нас хотят заманить в ловушку.

Несколько минут они обсуждают план действий.

Сожженный отходит в сторону. Туман снова расходится, с вершины отрываются мягкие куски дыма.

Можно, конечно, подойти к ним. Можно улыбнуться (он пробует улыбнуться) и рассказать им о смысле искусственных вулканов. Что катехоном может быть не только такая вот гора. Любое огромное и почти бессмысленное сооружение. Вроде Великой Китайской стены, Вавилонской башни или сталинских высоток. С копошащимися строителями, со странной безумной техникой. И несколькими трупами, замурованными в стены или погребенными под насыпаемой сверху породой, как здесь. Но для чего им это говорить? Смотрите, как горячо они обсуждают, что делать дальше. Фрау Фрау, кажется, забыла про свое сердце. Турок кладет ей ладонь на спину. Как друг, как коллега, как…

– Господин Ильин, – зовет его Турок. – Мы всё-таки решили завершить наше восхождение. Но на вершине пробудем совсем недолго. Минут пять, не больше.

Ладонь его так и залипла на спине фрау Фрау. Та не возражает; убирает смятый стаканчик в пакет с мусором. А пакет с мусором – в рюкзачок.

– Смотрите! – говорит Сожженный.

И показывает вниз.

Солнце освещает их, и на тонком слое облаков чуть ниже возникают их силуэты. И блеклая радуга вокруг каждого.

Славянин, слегка присев, фотографирует. Уши его радостно светятся.

Эти снимки исчезнут. Как и все остальные, сделанные на этой горе.

126

А вот, скажем, господину Мартину Опицу, стихотворцу, ничего объяснять бы не потребовалось. В 1631 году господин Опиц написал сочинение «Везувий, Немецкая поэма». Да, именно так: Poema Germanicum. Поводом к ее написанию стало новое извержение Везувия, в котором господин Опиц увидел аналогию с шедшей в Германии Тридцатилетней войной. Впрочем, Тридцатилетней ее тогда не называли, ибо никто, включая самого господина поэта, не ведал, когда она завершится.

Не потребовались бы объяснения и господину Гёте, трижды совершавшему восхождение на Везувий.

Или господину Гёльдерлину, не дописавшему «Смерть Эмпедокла» – о философе, бросившемся в жерло Этны. Не дописавшему по уважительной причине: поэт, как уже было сказано, сошел с ума. Если исходить из определения поэзии как контролируемого безумия, то можно сказать, что он погрузился в неконтролируемую поэзию.

В 1938 году роман «Вулкан» опубликует Клаус Манн, сын Томаса Манна, бежавший с отцом из Германии. Не читали? Экзистенциальный роман.

Они понимали, что Германии нужен свой вулкан. Рукотворный вулкан, серый и тихий; вулкан-катехон. Пирамида, тормозящая своей гравитационной массой время.