«Казахский геноцид», которого не было

Однако прямому найму богачи предпочитали традиционный способ, по-киргизски «саан», когда скот давали на содержание в бедные хозяйства с правом использования продуктов, например молока и шерсти. Казахские исследователи утверждали, что этот обычай, который был и у казахов, был формой заботы баев о своих бедных сородичах. Но тов. Погорельский и Батраков были по этому поводу совсем другого мнения. Они установили, что «саан» был банально дешевле. Стоимость дня труда наемного пастуха составляла в среднем 42 копейки, а день труда за «саан» в среднем стоил 32 копейки[109]. За 10 копеек экономии отчего бы не быть приверженцем традиций? В богатейших хозяйствах отрабатывалось 1500–2000 трудочасов в год наемными работниками и саанщиками. Манапу «саан» был выгоднее на 100–150 рублей в год по сравнению с наемным трудом.

Исследователи, кстати, затронули также тему помощи бая бедняцким хозяйствам, столь любимую нынешними казахскими нацпатами и особенно «голодоморщиками». На первый взгляд, бай был благодетелем: «В последнем случае центром кочевого аула является бай, обеспеченный всеми видами скота, а с ним и при его помощи кочует два-три хозяйства бедноты, может быть, имеющей по десятку своих овец»[110]. На второй — не очень. На той же самой странице, чуть ниже: «Живущий с баем бедняк, получающий право доить для себя несколько овец, столько, чтоб не умереть с голоду, вместе со своей семьей выполняет под руководством бая все работы по уходу за скотом. Сам он или его подростки пасут скот, собирают хворост, жена его доит овец, прядет шерсть, носит воду, кипятит чай или помогает (в лучшем случае) во всех домашних работах женам бая». Здесь подчеркивается, что «саан» — это не просто получить скот на содержание с правом его доения, это еще всевозможные отработки в байском хозяйстве, когда, где и как бай захочет.

Иными словами, киргизский «саан» или казахский «саул» — это самая жесткая, самая беспощадная эксплуатация; работа за еду, за скудный молочный паек. И это у казахов считалось, да и считается теперь почтенной традицией и даже «помощью».

Таким образом, вполне очевидно, что богатства киргизского манапа создавались на основе эксплуатации очень дешевого, даже смехотворно дешевого труда аульной бедноты. В социально-экономических отношениях в киргизском ауле в действительности не было и следа родовых отношений, а была лишь жесткая экономическая эксплуатация, прикрываемая рассуждениями о родовых обычаях.

Всевластный манап, бесправная букара

Уже этого было бы вполне достаточно, чтобы понять, что социально-экономические отношения в кочевом ауле в действительности были крайне далеки от патриархального идеала и родовых отношений. По поводу родовых отношений тов. Погорельский и Батраков были категоричны: «Все рассуждения о „родовом строе“, „родовых отношениях“, так хорошо объясняющие все непонятное и не изученное, все разговоры о „простой дифференциации“, „простом незначительном имущественном неравенстве“, о богатстве, но не капитале, — должны быть начисто сметены»[111]. То есть они считали, что все разговоры о господстве родовых отношений в ауле и вытекающие из них рассуждения о пользе баев для кочевников объяснялись отсутствием точной и достоверной информации об экономике кочевого аула. По большому счету, сторонники пользы баев или манапов, которые были и в Казахстане, и в Киргизии в то время, верили байским рассказам на слово, а те, в свою очередь, обходили тему изощренной эксплуатации бедноты стороной.

Красочные картины прекрасной, привольной и счастливой жизни типичного кочевого киргизского аула вовсе не ограничивались тем, о чем было сказано выше. Тов. Погорельский и Батраков обрисовали картину социальных отношений в ауле, которую они прямо называли крепостничеством.

Вопреки часто звучавшим заверениям, что в кочевом ауле было равенство и чуть ли даже не равноправие с демократией, в действительности социальная структура аула была страшно далека от равенства. На вершине аульной социальной пирамиды стоял манап — правитель, часто наследственный и знатный. Манапов, впрочем, могло быть несколько, как знатных, так и незнатных, выбившихся в манапство своим богатством и влиянием, но и между ними были отношения господства и подчинения. В материалах этой экспедиции, в частности, объясняется, кто такой аткамнер. Если почитать выступления тов. Голощекина, когда он говорит о казахских аткамнерах, то может сложиться впечатление, что это что-то вроде посыльного, разъезжающего на лошади (от слова атқа — лошадь). Но это не так. Аткамнер — это вассальный манап, менее богатый и влиятельный, чем его сюзерен[112]. По-киргизски их называли чала-манапами, но исследователи использовали именно казахский термин. Они выполняли важную работу: вели переговоры, в случаях конфликтов уговаривали кочевников добровольно подчиниться традициям и выразителю их манапу, а также вели отношения с советской властью и ее органами. Это были своего рода дипломаты манапа.