«Казахский геноцид», которого не было

Однако если мы заглянем в материалы VIII партконференции 1933 года, где приводились данные по развитию связи, то мы увидим, что именно за 1930–1933 годы связь в Казахстане значительно улучшилась. Алма-Ата получила прямую телеграфную связь с Москвой и со всеми областными центрами КАССР. Из 122 районов только 17 районов (13,9 % от их общего количества) не имели проволочной связи с областными центрами. Началась также телефонизация, и 15 районов уже имели телефонную связь с областными центрами, и телефоны появились даже в сельсоветах, совхозах и МТС[179][180]. Таким образом, состояние связи в 1932–1933 годах, которая год от года улучшалась, вполне позволяло передавать данные о развитии хозяйства в Алма-Ату, получать указания и распоряжения. И нечего вслед за Робертом Киндлером повторять, что будто бы на телеграфе было запрещено передавать телеграммы на казязыке. Телеграммы на казахском языке в самом деле не передавали по чисто техническим причинам: телеграфные аппараты не имели казахского шрифта. Но зато среди работников связи было 49 % казахов и еще 28 % работников знали казахский язык, в сумме 77 % работников, так что практических затруднений в связи казахского населения, не знающего русского языка, с центральными органами не имелось. Если такой коммуникации в ряде случаев не было, то речь идет о нежелании коммуникацию поддерживать.

Откочевки с ограблением остающихся

Почему же иногда не наблюдалось желания у районных властей оперативно отчитываться перед областными и центральными органами? Причин тому могло быть много, но мы сейчас обратим внимание на некоторые странные факты, которые нашли отражение в упомянутой выше статистике.

Если бы голод вызывался только лишь рвением уполномоченных, которые коллективизировали и обобществляли везде и всюду, то в подробных данных мы бы наблюдали более или менее равномерное снижение экономических показателей: количества дворов, количества едоков и количества скота. В целом такая тенденция, конечно, присутствует и хорошо видна, острый хозяйственный кризис действительно имел место. Однако в ней есть некоторые исключения. В некоторых районах произошли странные скачки численности населения и скота.

Вот по тому же самому Тургайскому району в документах остались такие сведения по количеству скота (в тысячах голов):

1929 — 128,9

1930 — 174,3

1931 — 61,5

1932 — 7,5

1933 — 6,3 (на 1 января)

1933 — 3,7 (на 1 июля)

1934 — 7,6 (на 1 февраля)[181].

Обращает на себя внимание три странных скачка в численности скота. Первый между 1929 и 1930 годом, когда в районе вдруг добавилось 46 тысяч голов скота. Это немало, между прочим. Упомянутый уже Нуринский район Карагандинской области, в котором шло оседание кочевников, имел в 1931 году 36 тысяч голов скота, в 1932 году — 26,7 тысячи голов, а в 1933 году — 21,3 тысячи голов скота[182]. То есть этот прирост стада в Тургайской области был не естественным, а механическим; кто-то пригнал туда скот целого района.

Этот кто-то как пригнал, так и угнал. Сначала в 1931 году куда-то делось 113 тысяч голов, а потом в 1932 году еще куда-то исчезло 53,5 тысячи голов. Столь масштабную и быструю убыль скота невозможно объяснить ни скотозаготовками, ни собственным потреблением — причины этого могли быть только неестественными: или угон, или массовый падеж от болезней. Хотя более точные и определенные данные отсутствуют, я все же придерживаюсь мысли, что причиной столь резкой убыли скота в Тургайском районе был угон. Район находился недалеко от тех мест, где в 1930 году произошли восстания. Потому вполне логично предположить, что участники этих восстаний или им симпатизировавшие на некоторое время прикочевали в Тургайский район, а потом в два приема снялись и ушли в другое место, оставив район почти без скота. К примеру, на 1 мая 1931 года в районе было 36,9 тысячи человек и 61,5 тысячи голов скота, а на 1 февраля 1932 года было уже 28 тысяч человек и 12,2 тысячи голов скота. Итого население сократилось почти на 9 тысяч человек, а стадо на 49,3 тысячи голов. Что это, если не откочевка? И откочевка с ограблением оставшегося населения. Ушедшие имели в среднем по 5,4 головы на человека, а у оставшихся оказалось 0,43 головы на человека, или одна голова на двоих.