Казанское губернаторство первой половины XIX века. Бремя власти

Становится понятным, почему осмотр Казанской губернии начался с Чебоксарского уезда, отчего исправник этого уезда Дмитрий Томилин подвергся самому суровому наказанию — лишению чинов и дворянства с высылкой в Сибирь. Почему после удаления председателя палаты гражданского суда Пыхачева, обвиненного сенаторами в чрезмерном накоплении дел (211), ее возглавил (1820–1823) Лохтин, ревизовавший все тот же Чебоксарский уезд в качестве бывшего сотрудника астраханского губернатора Тенишева, а затем члена Временной казанской комиссии. Круг интересов замкнулся. Явившиеся в облике беспристрастных представителей высших государственных интересов ревизоры в результате оказались связаны с местным дворянством не только сословной гражданской солидарностью, но и вполне конкретными имущественными интересами. Полагаю, так легче было им обвинять представителей коронной администрации в преступных деяниях. В этом свете доводы П. А. Нилова о том, что злоупотребления по Казанской губернии умышленно преувеличивались, приобретают иное звучание.

Подведем итоги ревизии 1819–1820 гг. Как правило, все сенатские инспекции завершались смещением провинившихся чиновников. По уточненным исследовательским подсчетам, число отданных под суд по этой ревизии достигло 1307 человек, за вычетом недолжностных лиц — 822 человека. Из них 321 служили в губернских и уездных учреждениях и только около 200 состояли на государственной службе. Судебному наказанию были подвергнуты 82 человека[435]. В основном это были чиновники уездного и волостного уровня. Как уже упоминалось, практически все губернские учреждения были «обезглавлены». В ожидании своей участи многие покинули Казань, кто-то умер от старости и болезней, не дождавшись развязки событий, некоторые упорно добивались реабилитации, а в результате их места уже были заняты другими чиновниками.

Ревизия нанесла ощутимый урон кадровому составу губернской администрации. Даже спустя полтора десятка лет кадровый вопрос по-прежнему оставался злободневным. Это можно проиллюстрировать сложившейся ситуацией в уездных и земских судах уже по ходу самой проверки. К примеру, ввиду образовавшихся вакансий по удалении чиновников в ходе ревизии, Кушников и Санти согласились на совмещение выборных должностей одновременно по двум уездам. Однако после подведения итогов дворянской баллотировки 1820 г. выяснилось, что лишь 9 человек приступили к выполнению своих обязанностей, а 15 человек, не ожидая определения губернским правлением, забрали свои паспорта. В двух уездах вовсе не оказалось желающих исполнять обязанности земских исправников[436]. О возникшем кадровом дефиците заявлял министру внутренних дел в мае 1823 г. уполномоченный генерал-губернатор B. Ю. Соймонов: «…удостоясь опытом, что происшедшие во время ревизии гг. сенаторов: Кушникова и графа Санти отрешения почти всех чиновников губернии, не принесли ни малейшего успеха в водворении потерянного порядка, но еще и лишило губернию итак малочисленную дворянством способов замещать судебные производства деловыми людьми…»[437] Не случайно правление генерала C. С. Стрекалова (1831–1841) началось с решения кадровых проблем, мотивацией чему послужило «существование между дворянами и чиновниками партий», способствовавших всякого рода неустройствам[438].

По логике ревизорского контроля, смена одних чиновников другими должна была способствовать прекращению незаконных поборов с государственных крестьян. Но ревизия не в силах была разрешить социально-экономические проблемы. Недоимки государственной деревни продолжали расти. В 1836 г. в Казанской губернии они достигли рекордной величины — более 3 млн рублей[439].

Сенаторская ревизия как постоянно действующий механизм установления государственного контроля в обход местной администрации показала свою несостоятельность. «Общество», на которое Александр I возлагал надежды в деле установления правового режима, оказалось самостоятельной социальной силой, чьи интересы не всегда совпадали с интересами как местной администрации, так и верховной власти. Полученный негативный опыт обострил сомнения Александра I относительно пользы сенаторских проверок[440]. Ревизии перестали рассматриваться как чрезвычайная форма единения императора и местного общества, а доносы и жалобы как проявление гражданской позиции.