Казанское губернаторство первой половины XIX века. Бремя власти

При назначении ему предписывалось во всем содействовать ревизии университета[494]. Вице-губернатор Жмакин при поддержке М. М. Сперанского, В. П. Кочубея и генерал-губернатора А. Н. Бахметьева все же получил губернаторскую должность в соседней Симбирской губернии[495]. Однако на него были составлены анонимные доносы, которые затем были препровождены к губернатору Розену. Расследование по этим анонимным доносам выявило, что написаны они женской рукой и что сочинители пасквилей собирались у Магницкого на квартире и писали под его диктовку[496]. В том же секретном фонде III Отделения сохранилась одна из таких записок под заголовком «О злоупотреблениях казанского вице-губернатора Жмакина»[497]. Автор, именуя себя патриотом, полагаясь на опыт и всесилие предыдущих ревизий, просит организовать проверку губернской администрации, вероятно, в надежде на новые кадровые потрясения и сведение личных счетов. Донос писался человеком осведомленным. В нем фигурировал вятский губернатор Добринский Павел Михайлович, находящийся под следствием Сената с 1824 г. В свете увольнения Добринского интерпретировалось и правление его зятя, казанского вице-губернатора Жмакина, который «с торгу продавал правосудие, отдавая оное в руки лихоимственных исправников…».

Доносители не учли одного: с воцарением Николая I начался закат «эпохи ябедничества». Теперь доносители сами попадали под наблюдение тайной полиции. Но дыма, как известно, без огня не бывает, упоминаемые в доносе административные нарушения по Ядринскому уезду и Казанской палате уголовного суда стали подтверждаться в донесениях жандармских штаб-офицеров.

После смерти Розена (12 апреля 1828) до назначения действительного статского советника Ивана Григорьевича Жеванова губернией управлял вице-губернатор Евграф Васильевич Филиппов (1826–1836). В течение десяти лет он являлся постоянным фигурантом жандармских донесений. Вот первое сообщение о нем: «Филиппов известен многим здешним чиновникам, т. к. выслужился от полкового писаря до вице-губернатора, 11 месяцев исполнял должность губернатора и был чрезвычайно недоволен, что МВД никакого вознаграждения ему не дало… Образование его весьма убогое…»[498] К этому добавлялось, что на свои именины только на вино он потратил 1000 рублей и к тому же соблазнил и обесчестил девицу Федорову. Подобные слухи о чиновниках губернаторского окружения Жеванов посчитал клеветой, выражая возмущение методами сбора информации подчиненными графа Бенкендорфа. Подполковник Новокщенов, в свою очередь, докладывал: «Казанский губернатор вместо того, чтобы содействовать общими силами, остался на меня в неудовольствии. Разглашает то, что секретно ему от меня сообщается, прежде нежели доносит Вашему Превосходительству…, при личном же моем с ним свидании у него на дому заметил я, что он, как бы подозревая меня в личности против себя, сказал мне, что я опасен, что мне будет худо, за то, что я окружаю себя будто бы дурными людьми, и что я от сего много потеряю. Сии его слова меня не мало удивили, тем более как бы угрожал мне Вашею Благодетельною для меня особою. Но г. губернатор того не знает, что мне для узнания в подробностях все злоупотребления во вверенной ему Казанской губернии все люди наготове…» Шеф жандармов на титульном листе поданной записки карандашом сделал запись, чтобы Новокщенов перестал писать на имя губернатора, а «только писал ко мне». Отныне сам А. Х. Бенкендорф без посредника ставил казанского губернатора в известность о «творимых беспорядках в вверенной ему губернии», после чего казанскому губернатору пришлось оправдываться, что в Казани вообще «размножились люди, вредящие славе правитель ства, порицающие и перетолковывающие по своему всякое доброе действие оного»[499].

Правление этого гражданского губернатора оказалось кратковременным. По воспоминаниям современников, единственным доверенным его лицом был личный адъютант Александр Карлович Оливей. В обществе поговаривали, что «он ловко пользовался своим вполне благоприятным положением и, прибыв в Казань налегке, через шесть лет уехал оттуда в изящном, тучно нагруженном тарантасе, которыми Казань тогда славилась»[500]. Достался он Жеванову в наследство от предыдущих губернаторов. В то время как провинциальная чиновничья жизнь продолжала развиваться привычным ходом, в недрах III Отделения постепенно формировалось досье на каждого «неблагонадежного», упоминавшегося в сводках штаб-офицеров.