Каждые сто лет. Роман с дневником

– Столько разговоров было про новое отделение для женщин, которые желают стать адвокатами…

– Вы их осуждаете?

– Отнюдь. Но мне неинтересно про женщин-адвокатов, мне про вас интересно. Что же вы учите? Позвольте, угадаю?

Он на ходу быстро глянул на Ксению поверх пенсне:

– Не математика, это уж точно.

Отчего-то задели его слова. Вспомнился папа, как он занимался с нею арифметикой и счётом в Полтаве, и те последние уроки на горах в Швейцарии…

Спутник почувствовал, что барышне неприятно, и тут же исправился, как будто стирая с доски меловые следы:

– Так ведь я и сам не математик, изучаю геологию! Разрешите представиться (ну наконец-то, обрадовалась Ксения): Константин Константинович Матвеев, студент Петербургского университета. Ранее учился в Киеве, а родом из Пермской губернии.

– Ксения Михайловна Лёвшина, слушательница курсов словесно-исторического отделения.

– Ну конечно! Я отгадал бы, да вспомнил про хорошие манеры не ко времени!

Они уже стояли у здания Бестужевских курсов: в двери, как в воронку вода, стекались слушательницы, спешили, чтоб не опоздать.

Ксения и Константин стояли правее входа, там был нетронутый снег, и студент (для студента, кстати, он слишком зрелый!) зачем-то ступил на него одной ногой, а затем другою, оставив чёткие следы.

– И вы рядом станьте! – не попросил, а скомандовал он.

Ксения удивилась, но послушалась – следы её ботинок были ровно в два раза меньше. Как если взрослый гуляет с ребёнком.

– У нас имена с одной буквы начинаются, – сказал Константин. – Это, я полагаю, к счастию.

Ксения почувствовала, что краснеет, поднесла руки к лицу, чтобы спрятать румянец, а студент вдруг нахмурился:

– Что у вас здесь чёрное?

Запястья были на самом деле выпачканы чёрной краской, и Ксения только потом догадалась, что это. Мама вечером сидела с её шубкой допоздна, чинила, где можно, и, видимо, закрасила Геничкиными красками облезшие участки на манжетах. От снега они потекли, какое унижение!

Ксения от огорчения ни слова не могла промолвить и сбежала прочь, не попрощавшись. Только зашла в зал, как началась лекция по древней философии, но курсистка не слушала профессора, а пыталась оттереть ластиком въевшиеся в кожу следы чёрной краски. И думала: никогда я больше не увижу Константина…

Днём пошёл сильный, тоскливый какой-то снег. Солнечный свет, так радовавший Ксению утром, исчез, как и не было. Когда она выходила из института, то первым делом свернула влево, чтобы посмотреть на следы, но их не осталось, свежий снег лежал ровный, нетронутый.

Новая жизнь

Свердловск, ноябрь 1990 г.

Старый дневник Ксаны

Почти целый год прошёл с моей последней записи в этой тетради. Пардон, не с моей – последняя запись в моём ЛИЧНОМ дневнике была сделана Княжной. Осквернённую тетрадь я тут же убрала с глаз долой, хотя можно было просто вырвать лист или заклеить куском плотной бумаги тот абзац с резвящимися, как тараканы в ночной кухне, ошибками. Но я так разозлилась, что просто зашвырнула дневник в ящик своего письменного стола, как делала в детстве.

Читать чужой дневник – это одно. Писать в нём – такое могло прийти в голову только Таракановой! Но я сделала вид, что ничего не произошло, хотя Княжна ухмылялась ещё несколько дней при каждой нашей встрече. Димка мне, кстати, и слова не сказал, а просьба Иры «неприходить больше» оказалась всего лишь фигурой речи.

Без нас с мамой им просто не справиться, тем более в такое время. В магазинах пусто, сигарет долгое время вообще не было, а потом появились по цене втридорога. Ира теперь курит «Полёт. Сигареты овальные» и благоухает, как тамбур в плацкартном вагоне. Беляев и Саша Потеряев работают в коммерческом магазине, где продаются импортные спиртные напитки, шампунь и колготки.

Мама боится войны, голода и того, что деревья будут бесконтрольно рубить на дрова. Димка пропадает на своей новой работе: какой-то знакомый взял его к себе «заместителем», но кого он замещает и чем они вообще занимаются, брат не рассказывает. Он теперь ходит в короткой кожаной куртке и широких брюках, сшитых как будто из драпа.