Каждый пред Богом наг

Почему Саша решил уехать на Соловки, где до этого не был ни разу, он и сам не знал, но кто-то внутри него твердил и твердил ему об этом, и он поверил этому кому-то. Он в одно мгновение понял, что бесконечно любит своих простых, незамысловатых родителей, когда они не только не стали возражать против его отъезда, но даже вдруг поняли его, стали с ним обговаривать все проблемы отъезда: они однажды побывали на Соловках на экскурсии и до сих пор отлично помнили, как их, неверующих, потрясло тогда там всё: и сам гигантский монастырь, и яркость красок осенних лесов и синих прозрачных озёр, которые монахи соединили меж собой узкими, обложенными камнями каналами, и простота и открытость живущих там людей, и бушующее Белое море, и Ботанический сад, где когда-то монахи выращивали даже виноград, арбузы, дыни, и такие похожие и в то же время чем-то разные острова: Анзер, Большая и Малая Муксалма, Большой и Малый Заяцкий. А леса там густыыыые…человеку, не знающему там троп и соваться туда в одиночку нечего: пропадёт, да и дикие звери там в лесах живут себе привольно и покушать человечинки им ничего не стоит. Саша уехал на Соловки с огромной, доселе не испытанной им любовью к своим родителям, которые поняли его, не отговаривали, хотя и оставались на старости лет в одиночестве, собирали его в дорогу и на новое место жительства. Договорились, что они будут приезжать к нему на Соловки каждое лето и оставаться там на 3,4, а то и 5 месяцев чуть ли не до наступления зимы, благо что жильё там всегда находится, только надо заранее это жильё «столбить», но это Саша брал уже на себя. Родители поклялись, что никому не скажут о том, куда Саша уехал, как бы ни просили — так хотел Саша, и они честно сдержали свою клятву. Именно тогда совсем уже взрослый Саша полюбил своих родителей так, как не любил их даже в раннем детстве. И именно там увидел Саша, как по-настоящему они становились светлы и счастливы, живя месяцами на Соловках, с несказанным наслаждением возясь с крохотными внуком и внучкой, а Саша и его жена (она была искусствоведом, приехала на Соловки после окончания питерской Академии искусств и, встретив здесь Сашу, осталась здесь уже навсегда) уходили на многочисленные историко-археологические работы. И никакой другой жизни Саша себе не желал даже спустя 10, 20, 30 лет…А когда начали строить деревянный парусник «Святой Пётр», то с каким же рвением, с каким наслаждением участвовали они в постройке парусника до самого окончания, Саша с такой радостью влился в группу, с такой радостью делал всё, что умел, всё, что поручали, как будто только этого счастья и ждал.

На лето на Соловки приезжали тучи паломников, студентов разных гуманитарных ВУЗов, архитекторов и строителей, историков и археологов, дайвинистов, которые бредили достать со дна моря сброшенные при начале советской власти колокола с храмов, а уж туристов — просто немерено, так что летом на Соловках было тесно и людно, как в часпик в московском метро. Такие людские нашествия были каждый год истинным пиром для несметных полчищ кровососущей насекомой микронечисти, чей вампиризм ни в малейшей степени не делал меньше неугасаемое стремление человечества к Соловкам.

Саша остался там навсегда, он не хотел больше никуда возвращаться. А спустя очень краткое время после поселения там откуда-то стали в душе Саши расти силы жить, дышать, любить, дружить, а самое главное — такие светлые стали рождаться стихи, каких у него никогда прежде не бывало. Ведь это именно тогда, в том тёплом, греющем душу свете, явилась к Саше Любовь и явился единственный, но зато истинный Друг — редчайшие вехи жизни. Саша с наслаждением стал участвовать во всей монастырской, археологической, исторической, поисковой жизни Соловков. А вечерами на весёлых сборищах отдохновения после трудов он пел свои новые песни, и всё просили и просили его, именно его песен. Значит, надо было рухнуть в самую глубокую пропасть отчаяния, надо было бросить всё, что было прежде, чтобы начать всё заново, здесь, на Соловках, чтобы начать петь так легко и свободно, как пелось ему лишь в далёком отрочестве и юности, когда ещё казалось, что мечта — вот же она, только руку протяни и схвати…Саша впервые подумал, как хорошо, что он тогда, после прослушивания у знаменитого барда, не сиганул с высотки, не наглотался серной кислоты, не повесился, не рубанул столовым ножом горло, не сгнил в наркоте или в водке…ведь тогда бы он не познал того, что познал сейчас, то, для чего его и берегла судьба и вели его звёзды, ведь он был сотворён кем-то неведомым и был рождён на земле, чтобы быть Ангелом, которым он и был, просто он не знал об этом. Его синие глаза стали яркими и искристыми, лучистыми, как чистые озёра Соловков, они, как и эти озёра, были полны жизни, они стали синее и ярче, чем в юности.