Каждый пред Богом наг

Повара в ресторане получали за смену по 2500 рублей (ещё раз: Наташа — 1000 рублей за 12-часовую смену), а, когда гулянка переваливала за 23 часа (в это время Наташа просто подходила к директору, он выдавал ей дневной заработок, и она уходила домой), то все работники оставались пахать до последнего клиента: готовили, готовили, мыли посуду, сами протирали в кухне пол при необходимости. Директор в это время разухабисто наяривал на своей скрипке и менял свои концертные пиджаки: народ гуляет!!! Иногда такие празднества заканчивались в 3–4 часа утра, а однажды, как сказали Наташе тётки-поварихи — в 5 утра, при этом в 11 утра, когда ресторан открывался, обе они уже были на работе, благо у них были личные тачки. Такие переработки директор им всегда оплачивал (это они сами сказали), но сколько — не сказали. При этом Наташе, когда её снаряжали на мытьё посуды, что изначально не было никак оговорено, а тётку-посудомойку кидали на помощь поварам, директор не доплачивал ничего, но постоянно подбегал и орал (не говорил, а именно орал), что надо срочно вымыть пол там-то или там-то…Другая бы на месте Наташи давным-давно уже послала бы это чмо за такое мерзотство куда подальше, но Наташа всё это глотала, терпела и делала, не умела посылать. А может, так ей и надо, раз она не вскипает, а всё терпит и позволяет обращение с собой, как с грязной половой тряпкой, а? В общем, работа была такова, что в конце смены Наташа совершенно не осознавала, кто она, где она, зачем она вообще есть на свете и вообще хотелось не быть, но с другого же бока она ведь и получила именно то, чего хотела: превратиться в ходячий, безмозглый полутруп.

Она почти физически ощущала разросшуюся огромную и гулкую пустоту внутри себя, в которой не осталось даже ни усталости, ни равнодушия ко всему, а было лишь неназванное чувство, чтобы все-все, даже дочь и муж, оставили бы её в покое, в пустом одиночестве, границы которого не смогла нарушить ни одна сволочная работа. Поэтому она совсем не брала трубку мобильника, лишь время от времени отвечая на любые звонки или сообщения своих родных и близких людей смс-ками с одними и теми же словами: «Я в порядке».

По утрам, когда Наташа мыла, вытряхивала и пылесосила, все «белые» азербайджанские люди садились за свой отдельный стол завтракать и обязательно обсуждать предстоящее меню. После завтрака директор подходил к трудящейся в поту Наташе и обязательно хоть за что-то (а он всегда находил за что) орал не неё, причём никому из своих сородичей он не позволял подобного даже в самом лёгком приближении. Наташа очень вскоре поняла, почему он её так гнобит: во-первых и прежде всего потому, что она не их роду-племени, и именно на неё можно спускать своё дерьмо, а, во-вторых….Вот во-вторых-то оказалось посильнее первого, потому что каждое утро у него наступал тяжёлый отходняк, но на своих сородичей выплёскивать послеалкогольную злобность — да это же он последней тварью после этого будет, а на Наташу, русскую пенсионерку — как раз! Каждый божий вечер он вместе с сотрудниками (Наташу не звали, да она бы и не согласилась!) на кухне, причём независимо от того, есть ли посетители или нет, откупоривал большую бутыль либо скотиш виски, либо водки, либо коньяка, и они начинали квасить, пропуская по стопке каждые 15–20 минут, потом являлась уже и вторая бутыль, и их трудовой алкоголизм радости и веселья продолжался, при этом и на скрипочке он выбегал поиграть перед посетителями, и тётки продолжали жарить-парить, и Камил продолжал официантить, а шашлычник — шашлычить. Разумеется, по утрам директора-скрипичника терзал страшный отходняк, и за завтраком он непременно пропускал стопарь-другой…А уж после того, как он обязательно опрокидывал словесные помои на Наташу, ему становилось вовсе хорошо и вообще — легче жить. Но когда он как-то совсем одерьмовел и стал с дикими завываниями крыть Наташу многоэтажным матом, когда она мыла мокрой шваброй ковролин, так как пылесос сломался, она крикнула в его мерзкую рожу: «Ты почему себе такое позволяешь???», вот так, прямо на «ты», он замер от неожиданности, а она резко от него отвернулась и продолжила выполнять свои уборщицкие обязанности. После этого он прекратил по утрам испражняться на неё, а уж на ком он теперь вымещал свой отходняк — это Наташу никак не колыхало, но точно, что не на сородичах-сотрудниках. Но 1000 рублей он по-прежнему выдавал ей в конце смены, когда она молча к нему подходила ровно в 23.00.

Потом Наташа пару раз подходила к нему и, никак не обращаясь, спрашивала, когда будет починен или куплен новый пылесос, он грубо отвечал, что ему некогда, и она продолжала мыть 100 %-но синтетический ковролин мокрой тряпкой, намотанной на швабру. Это была бросовая работа, потому что никакая тряпка не могла вычистить впечатывающийся намертво в синтетику мусор, иногда приходилось просто пальцами выковыривать, но директору было по фигу.