Каждый пред Богом наг

Андрей очень смутно помнил всё, что с ним делали в нарколечебнице, что там с ним происходило. Точнее сказать, не то чтобы смутно помнил, а сами эти воспоминания трудно было назвать воспоминаниями, но отлично помнил вот именно ярую свою ненависть к отцу, который всегда, когда сознание возвращалось, когда мучения становились невыносимыми, был рядом и что-то говорил и что-то делал и пытался брать за руку…ооооо! Как люто ненавидел он тогда отца, как желал ему смерти!

А когда у Андрея, тогда уже работавшего на Мосфильме помощником оператора и очень любившим свою работу, явился на свет сын, первый ребёнок, Андрей прямо из роддома примчался в ночи к родителям возбуждённый, не находящий себе места он своего счастья…Это счастье было так огромно, что оно волной накрыло и Володю с Верой, когда Андрей ворвался к ним, разбудив и Павлушку и Александра, с криком: «Сы-ы-ы-н!!!!». И когда уже под утро бессонной, счастливой, шумной от веселья ночи после выпитого шампанского и мама, и братья со слипающимися глазами ушлёпали по своим комнатам, Андрей вдруг сказал, глядя прямо в глаза отцу: «Знаешь, па, я глотку перегрызу за своего сына любому, кто захочет его погубить, я никому его не отдам на растерзание…Я хочу стать для него таким же отцом, как ты для меня, па…Я не знаю, па, много таких как ты на свете или очень мало, но точно знаю, что другого отца я не хочу, никакого другого…». Володя, заматеревший, постаревший, но всё ещё крепкий, всё сдюживший волчище, мотнул головой и спросил: «Так, может, сейчас расскажешь, с чего всё началось?». И тогда Андрей впервые рассказал всю свою историю, всё то, о чём молчал столько лет, и о чём отец никогда его не спрашивал. Так, Володя больше чем через 20 лет узнал, с чего началось падение Андрея в ад. А Андрей явственно, до самых мелочей помнил, как он начал, помнил свою первую дозу в захламлённой распахнутой квартире ждущего слома старого дома.

Володя слушал молча, ни разу не перебил сына. Он хорошо помнил и те старые дома, которые шли под снос…оказывается, что где-то там гробил себя его сын, а он ни разу не почувствовал этого, проходя мимо. А когда Андрей замолчал, Володя сказал: «А теперь представь себе, что жили бы мы не в Москве, а в такой глухомани, в которой ты-то ни разу не бывал, а я бывал, когда ездил на Дальний Восток в один посёлок к своему двоюродному брату, он уехал туда по распределению после военного института. Там не жизнь, там глухая, чёрная тоска, там хочется от этой тоски зарыться намертво в землю и больше оттуда никогда не вылезать. И все парни и девчонки, которые оттуда не свалили куда угодно к родственникам в города, там с 12–13 лет становятся наркоманами, а на ширево либо воруют деньги, либо становятся мелкими дилерами ради любой дозы. Представь себе, что жили бы мы в том сельце, кем бы там работал я, кем бы работала твоя мать…Деньги? Какие деньги там можно зарабатывать? И свинтил бы ты очень быстро, и там мы бы тебе никак и ничем не помогли…А знаешь, сколько таких глухих углов в нашей Родине? И нет там выхода — никакого! Или представь себе просто мать-одиночку, пусть даже и в городе, не в глухомани…И она бы не потянула спасти своё наркоманящее чадо, уже точно поняв, видя, что чадо пропадает безвозвратно…Так что, Андрюша, это нам ещё повезло, что мы в Москве живём, что ты здесь родился…»

Андрей смотрел в пол: «Неужели ты думаешь, па, что я этого и сам не понял? Но, знаешь, жить в Москве или Питере — это всё же не панацея, хотя, конечно, возможности…А есть ли вообще панацея, не знаю. Я недавно в метро встретил одну бывшую однокашницу ещё по той школе, когда мы жили в Дегунино. Она мне рассказала про Лёху и Мишку, с которыми мы тогда пошли в первый раз ширяться, я ведь с ними совсем перестал пересекаться, когда из школы ушёл, нуууу, после лечебницы, а потом мы переехали на другой конец Москвы. Это она сказала мне, что Лёха еле дотянул до конца 8-го класса и вообще из школы ушёл, он тогда уже залип капитально, родители что-то там пытались с ним делать, куда-то там его помещали, но он всё равно…Он нигде не работал, нигде не учился, жил от дозы до дозы, из дома перетаскал на продажу всё, что можно было взять, да и вообще домой стал приходить совсем редко, родители ничего не могли с ним поделать. К 18 годам он стал ходячим скелетом, ну, и откинулся на какой-то хазе, говорили — от передоза, но он бы итак недолго протянул. А вот Мишка молодец: ему и мамке его туго без отца было, но он так и не подсел, вообще ни разу ничего не вмазал…молодец».

Оба помолчали, потом Володя спросил: «Тебе и сейчас хочется?…». Андрей наклонил голову: «Иногда — очень…просто сил нет, как хочется…».