Кажется Эстер

Зайдите лучше к Янеку, сказала Анна, у него есть всё.

eBay now [22]

Ян Ягельский, господин лет семидесяти, если не старше, приветствовал меня с расточительной галантностью джентльмена давно минувшей поры. Он проводил меня в просторную комнату Zydowski Instytut Historyczny[23]: массивные шкафы с толстыми стеклами, столы на львиных лапах, стулья темного дерева, полки с сотнями папок. Я ищу дом 14 по улице Чепла, сказала я и вкратце поведала свою историю. «Чепла! – обрадовался Янек. – Я же там совсем рядом живу, это был бедняцкий район». Он достал с полки папку с надписью «Район Миров» и стал показывать мне фотографии тех мест. Он цитировал Арагона и что-то бормотал себе под нос на смеси французского, русского и польского. Потом внезапно распрямился, словно намереваясь оказать мне особую честь, и сказал: «Вот она. Вот фотография».

Люди, много, очень много людей на улице, кто-то пугливо оглядывается, будто меня надо опасаться, будто я и есть фотограф, если не кто похуже. Еврейские звезды. «Вот этот дом. Вам посчастливилось, – говорит Янек, – одна-единственная фотография».

Я вдруг перестаю понимать, как могла вообразить, будто меня лично эта участь миновала бы. Где-то в глубине души я знала: все мои польские родичи погибли, братья и сестры Озиеля, его мать, Зигмунд, Хела, семья Хелы, а как иначе, вот только я никогда, никогда о них не думала.

– В чем посчастливилось? – спрашиваю у Янека.

– Я эту фотографию на eBay раздобыл, – отвечает он. – В последнее время это очень продуктивный ресурс, люди, на старости лет, предчувствуя уход, или их дети выставляют на продажу сотни новых фотографий, этот снимок я купил у бывшего военнослужащего вермахта за семьдесят евро, вполне божеская цена.

Проба

Направляясь вечером на встречу с польским театральным режиссером, который только что получил «Золотую Нику», самую почетную литературную премию в Польше, за пьесу об одноклассниках военной поры, я вдруг столкнулась на улице со своим берлинским соседом, и это можно было бы счесть просто приятной случайностью, не прочти я совсем недавно пьесу по книге, которая называется «Соседи»[24] и повествует об одноклассниках, поляках и евреях, которые вместе росли, вместе жили, а то и дружили, но потом оказались по разные стороны и убивали друг друга, кто кого, just guess[25], и я как раз размышляла о соседях в небольшом польском селении с непроизносимым для меня названием Едвабне и о том, как, почему, за что убивают соседей, в бреду, в помутнении рассудка, в состоянии аффекта или в азарте и даже с радостью, а тут вдруг он стоит передо мной, мой сосед, живущий в Берлине в доме чуть наискосок напротив, сосед, с которым я иной раз совсем не прочь перемолвиться словечком.

– А мы здесь пробуем «Орестею» поставить, – сообщает сосед, он оперный певец и зовут его Тобиас, как моего мужа и только что обнаруженного предка, и он получил ангажемент в варшавской постановке «Орестеи» Ксенакиса, ну надо же, именно «Орестею», мы стояли на холоде, ошеломленные нашей внезапной встречей, и я не знала, кто и что тут пробует с нами, на ком и какую намерен поставить пробу, пришлось упомянуть, что тоже занимаюсь темой соседства и как, должно быть, оно здесь было в годы войны, когда все были соседями всех, на что он с восторгом стал рассказывать о разгуле насилия в опере Ксенакиса, о нескончаемой цепи жертв и убийств, Агамемнон убивает свою дочь Ифигению, мать Ифигении Клитемнестра убивает своего мужа Агамемнона, когда он возвращается с Троянской войны, а Орест убивает свою мать Клитемнестру, его преследуют эринии, а потом гром, молния, грандиозное вступление ударных, и как замечательно, что мы здесь встретились, такой приятный сюрприз, ну что ж, пока, чао, однако я, двинувшись дальше, слышала дробный топот эриний, что вступают в город вместе со стремительно густеющей темнотой.

Ника

В детстве, читая книжку «Легенды и мифы Древней Греции», я карандашом рисовала целые галереи богов и героев Эллады, каждую фигуру на отдельном листе. Я внимательно читала и перечитывала эти мифы, набранные мелким шрифтом, глянцевая бумага роскошного издания постепенно становилась матовой под отпечатками моих пальцев, единственным имевшимся у меня тогда удостоверением личности, которое я щедро оставляла на изображениях скал, морей и долов греческого античного мира. Кое-где на эти страницы пролилась и моя кровь, следы первого в моей жизни носового кровотечения, эту кровь немедленно и жадно вобрала в себя греческая почва, сообщив мифам терракотовую окраску античной керамики, словно я тоже присутствовала и даже участвовала в древнегреческих битвах, а в советскую школу ходила только в перерывах между сражениями.