Кажется Эстер

Я запечатлела на бумаге весь Олимп и присных, Аполлона, Афину, Зевса и Артемиду, Геркулеса, Полифема, Одиссея, Пана с его флейтой и даже пушистых, косматых овечек. Мне было тогда лет девять-десять и не по себе делалось оттого, что эти боги и герои без всякого стеснения показывают нам свои тела, все эти обнаженные мускулы, груди, гениталии. Невозможно было представить, чтобы мы сами или наши взрослые отважились на подобные позы столь безмятежного наслаждения собственным телом, даже когда ты совсем один, когда тебя никто не видит. Мне была по душе эта инаковость, это отличие древних греков от нас, но я совершенно не знала, как быть с открыто обращенными ко мне половыми органами, как мне отображать их в моей неуклонно расширяющейся галерее богов и героев, покуда не нашла радикальное решение. Я стала изображать богов и героев со спины, отвернувшимися от нас, как будто я уже знаю, что боги нас покинут, я рисовала их так, чтобы видны были только их божественные атрибуты, но не их телесные людские сокровища.

Из этой моей галереи сохранилась, пережив все времена и режимы, только Ника, богиня победы. Этот лист, запечатлевший женскую фигуру с хорошо сформированным задом и двумя широко распахнутыми крылами, но безликую и бесполую, как ангел, – этот лист до сих пор у меня.

Не тот дом

Я позвонила матери, хотела вкратце отчитаться, мама, я нашла Зигмунда, старшего сына Озиеля, и Хелену, его жену, ты же помнишь, это те двое, что тогда погостить к нам в Киев приезжали. Они оба в посмертных списках в Яд Вашем. Да нет, никакой ошибки. В интернете. Нет, о матери Озиеля и о Марии ничего. И тут, словно из рога изобилия, я высыпала на нее всех новообретенных Ривок, Бейл, Рейзел, Ицеков, Фрейдл, Йозефов, Натанов, всех наших новых старых предков, а ты знаешь, мама, что первую жену Озиеля звали Эстера Патт? Да, ответила мама, конечно, знаю, она была немая, да, Озиель в первом браке был женат на немой, только она очень рано умерла, я тебе тысячу раз о ней рассказывала. Вот уж этому я никак поверить не могла, никогда она при мне об этом не упоминала. Но мама твердо стояла на своем, да, она рассказывала мне об Эстере Патт, много раз, она утверждала это с таким упорством, будто она мне колыбельные о первой жене моего прадеда пела, об этой глухонемой: Эстера Патт была немой, баю-бай, Эстера Патт была немой.

А потом, сообщила я, мама, представляешь, я и дом нашла, улица Чепла, 14, нет, только на фотографии, и мама сказала, да, невероятно, это просто замечательно, только знаешь, мне очень жаль, но я совсем забыла – тебе надо было искать дом 16, а не 14. Извини, Катенька, мы всегда писали номер 14, а на самом деле и сиротский дом, и школа, и квартира были под номером 16.

У меня голова пошла кругом. Я чувствовала себя и обманутой, и обманщицей одновременно, я же стольких людей переполошила, заставляя искать для меня дом 14, а теперь получается, что это не тот дом, мой дом, оказывается, вовсе не мой.

Эта фотография улицы Чепла 1940 года, со всеми этими людьми, которых через три года уже не будет в живых, мне же придется вернуться к Янеку и сказать ему, что мы искали зря и зря волновались, что мы нашли не то, что мои предки перед Первой мировой войной жили и работали в доме номер 16, так что, пожалуйста, забери своих мертвецов обратно, это и дом не тот, и время не то.

Я посмотрела на снимок снова. И о счастье! На фото, которое Янек год назад купил на eBay, оказались видны два дома, номер 14 и номер 16! На карте гетто я тоже нашла их контуры. Да, вот они, оба два, у меня теперь целых два дома, и все эти люди, которые на их фоне запечатлены, они теперь тоже мои, невозможно представить, что кто-то еще придет к Янеку разыскивать дом номер 14, пусть даже по ошибке.

Козыра

По всему городу висели объявления, приглашающие на кастинг, это слово уже встречалось мне в гетто, афиша видеоперформанса Катажины Козыры. И имя художницы ударило прямо в сердце, ведь это козырь, козырная карта, я уже отдалась азарту игры и жадно вдыхала воздух в предчувствии удачи, нигде я не чувствовала себя столь отменно потерянной, как здесь, в Варшаве. Я думаю по-русски, ищу свою еврейскую родню и пишу по-немецки. Мне посчастливилось очутиться в провале межъязычья, перемещаться в непрестанной смене и путанице ролей и перспектив. Кто и кого здесь покорил, кто здесь мои, кто чужие, на чьем я берегу?

Обитателей гетто много раз использовали в съемках пропагандистских фильмов, к примеру, в «Film Unfinished»[26] документальные кадры, отснятые в варшавском гетто, перемежаются постановочными сценами, и зритель не в состоянии понять, где правда, где вымысел, для кого и чего ради производились съемки, волей-неволей вынужден смотреть на людей в гетто растерянным взглядом кинооператора вермахта, который и сам не знает, зачем все это.