Кажется Эстер

В Старом Мясте на домах таблички, как медали на груди боевых ветеранов, это памятные знаки Варшавского восстания, и их здесь столько, что, кажется, не только дома городского центра, но и весь польский народ на них держится. Однако до войны в Варшаве еврейская речь, еврейская еда, иудейская вера были самым обычным явлением, не то что в Киеве моего детства. Теперь же следы этой жизни выглядят инородными телами. В 1939-м, когда началась война, в Варшаве насчитывался миллион жителей, и тридцать девять процентов из них составляли евреи. Всякий раз я диву даюсь, откуда у убийц и у тех, кто поминает эти убийства, такая страсть к точному счету, эти тридцать девять перевернули во мне всё. Тридцать девять – это уже не о нас и каких-то других, это о тебе лично и твоих соседях, думала я, о каждом втором или третьем, о тебе и обо мне. В тридцать девятом году тридцать девять процентов.

Как почтить память этой половины города? И как вообще здесь можно жить? Если бы, как в Берлине, в память о каждой жертве здесь вмуровали в тротуар «камни преткновения», улицы и переулки Варшавы казались бы вымощенными золотом. Люди – и другие люди, жертвы – и другие жертвы, всегда были и есть эти другие, откуда бы ты ни приехал, поляки и евреи, евреи и поляки, и если они погибли в Катыни, им можно было быть поляками, но их жены и дети все равно оставались евреями и жили в гетто.

Family Heritage [19]

Там, где по моим расчетам должен был находиться Jewish Genealogy & Family Center[20], водрузился мерцающий темно-синими зеркалами небоскреб фирмы «Пежо», неоглядная, хоть вширь, хоть ввысь, отсвечивающая бликами стена. Я отступила на несколько шагов, словно проверяя остроту зрения, и стала ощупывать взглядом всю поверхность небоскреба в поисках Family Heritage, скользя глазами по стеклянной стене, пока не обнаружила плексигласовую табличку, которую в силах разглядеть лишь тот, кто пришел сюда именно с такой целью. Я подошла поближе и прочла. Здесь находилась крупнейшая синагога Варшавы, построенная тогда-то и тогда-то, взорванная тогда-то и тогда-то, тут же и фотография. На первом этаже, между супермаркетом и автосалоном, я нашла наконец Family Heritage и с трудом надавила на тяжеленную дверь.

Поиски прошли куда быстрее, чем я ожидала. Есть, сказала Анна, и показала мне таблицу на мониторе компьютера. Мы сидели рядышком за столом в кабинете и уже через несколько секунд установили правильное написание всех имен и фамилий. Озиель Кржевин женился в 1895 году на Эстере Патт, сообщала мне Анна, и в 1898 году у них родился сын по имени Шимон, это ваш Зигмунд. Я пробыла в институте каких-то десять минут и уже обнаружила новые данные и новое имя. Эстера Патт, первая жена нашего Озиеля. Ваше счастье, проронила Анна, что семья ваша родом не из самой Варшавы. Счастье?

От варшавских семей почти ничего не осталось, все архивы были разгромлены. Для населения христианского вероисповедания регистрация рождений, бракосочетаний и смертей проводилась дважды, в церкви и в городском магистрате, а для иудеев только однократно, пояснила Анна, поэтому сведения о поляках частично еще можно бывает восстановить, ну а для евреев всякая пропажа, разумеется, безвозвратна. Я все думала об этом «разумеется, безвозвратна» – не только люди исчезали бесследно, даже сведения о них не сохранились, словно они и не жили, словно их и не было никогда. Анна снова что-то сказала о моем «счастье», словно это игра, в которой можно что-то выиграть, а мне вообще выпали все козыри. Вам и в том еще повезло, продолжила она, что фамилия у семьи редкая.

Фамилия Кржевины происходит из-под Калиша. Она показала мне таблицу с именами моей предполагаемой родни, дюжины Хав и Озиелей, Ривок и Бейл, Рейзл, Ицеков, Фрейдл, Йозефов, Натанов, снова Рейзэл и один Тобиаш. Все это Кржевины из местечка Коло неподалеку от Калиша.

Тобиаш Кржевин особенно меня удивил. В таблице имен-фамилий он значился одним из первых, его первый ребенок родился в тот же год, когда Гайдн сочинил Il ritorno di Tobia, «Возвращение Товия». Моего мужа зовут Тобиас, я и имя-то это знала только в немецком варианте, даже не подумав вспомнить «Тевье-молочника», роман Шолом-Алейхема, а он ведь тоже Тобиас, и мюзикл «Fiddler On The Roof»[21], он же «Анатевка».

Оставались еще Зигмунд и Хела. Да, вот и вот, Анна повернула ко мне экран, и я увидела death records, два свидетельства о смерти из мемориала Яд Вашем. Может, я для того только и поехала в Варшаву, чтобы принять из рук Анны эту интернет-находку: Зигмунд Кржевин, родился в Калише, во время войны находился в Варшаве, депортирован в Люблин, расстрелян в 1943-м. Хела Кржевина (Хаммер), родилась в Калише, во время войны находилась в Варшаве, депортирована в Треблинку, дата смерти – август 1942-го.

Мне бы еще дом мой найти, торопливо перебила я Анну. И тут вдруг все тягуче поплыло, как в замедленной съемке. Stara Warszawa, Анна показала мне сайт, Варшава довоенных лет. Вот фотография улицы Чепла, правда, это не та часть, которая вам нужна.