Кажется Эстер

Несколько лет назад как-то в апреле дочь Лиды Марина позвонила моей матери поздравить ее с днем рождения сына, то есть моего брата, это у нас традиция такая – поздравлять родителей с днем рождения детей, пусть даже те давно выросли и живут где-то далеко. Поздравив маму, Марина добавила: я тебя сразу с тремя днями рождения поздравляю. Про два дня мама моя знала, ее сын и внук родились в один день, что само по себе уже достаточно забавно, но третий кто? Лёля, сказала Марина, Лёля тоже сегодня родилась. Никто из нас ни разу не удосужился поинтересоваться, когда у этой женщины, так рано погибшей, был день рождения. Моя бабушка Роза, Лёлина сестра, никогда об этом и словом не обмолвилась, даже когда ее родная дочь, моя мама, в тот же самый день произвела на свет свое первое дитя. И моя тетя Лида тоже никогда этого моей матери не говорила, хотя всю жизнь про этот день помнила и знала, конечно, про невероятное совпадение трех дат, словно кто-то и впрямь позаботился облегчить нам хлопоты запоминания. Видимо, когда-то Лида все-таки сказала об этом своей дочери Марине, но почему Марина впервые упомянула об этом лишь через семьдесят лет после Лёлиной смерти, словно семьдесят лет спустя открылись некие метафизические архивы, и как понимать, что Марина, которая уже почти ничего не знает о нашем еврействе и не интересуется им, решила поздравить мою маму с тремя днями рождения именно в тот день, когда Шломо, сын моего брата, третье звено в этой цепочке совпадающих дат, праздновал свою бар-мицву, то есть, как гласит традиция, становился взрослым и возлагал на себя ответственность за себя и свой род? Как будто день рождения женщины, убитой как еврейка, хотя ничего еврейского в ней уже не было, женщины, которая погибла, не оставив потомства, отозвалось эхом в дне рождения мальчика, чья семья вернулась в лоно еврейства?

Арнольд в рубашке

Арнольд был самым счастливым из всех, про него говорили, что он родился в рубашке. Всё, что про него вспоминали, похоже на сказку. Младенцем он выпал из окна, но выжил. Из-за тяжелой болезни ему ампутировали два ребра, но он пережил и это и даже совершенно выздоровел. С ним постоянно приключались какие-то беды-злосчастья, и неизменно он выходил из них целым и невредимым. Мне пересказывались бесконечные сценарии о живучести Арнольда, все по одному трафарету, истории его чудесных спасений, которые начинались с того, как он уже стоял под виселицей. Я представляла себе Арнольда, видела и воображаемую виселицу, но виселица никак не вязалась с этим рыжеволосым веснушчатым плутоватым Арнольдом. Потом гремели барабаны, хотя нет, сперва палач закатывал рукава, и только потом гремели барабаны, Арнольд уже становился на колени, хотя нет, нет, его вели на расстрел, дело ведь в войну было, в какой-то украинской деревушке, где никто не знал, что он еврей, он там мясником работал и продавал мясо с душком, или он был сапожником, и после его починки гвоздь в сапоге все равно ногу кровавил, или он был революционером, партизаном, бунтовщиком, или этого Арнольда кто-то предал, и вот его уже ведут на расстрел, и даже будто бы не в первый раз, словно можно человека несколько раз в жизни расстреливать, короче, мрачные люди с винтовками уводят Арнольда, палачи-конвоиры – черными силуэтами, он среди них как заблудший клоун, они направляются к лесу, зрелище настолько гротескное, почти уморительное, что не может, ну никак не может оно кончиться плохо, и точно, да, в эту секунду наша армия врывается в город и освобождает его – от немцев, от белых, от чужаков, и освобождает Арнольда, освобождает Абрашу, освобождает Абрама, это один и тот же человек, мой двоюродный дед, брат Розы и Лёли, ибо именно так по-настоящему его звали, Абрам, Абраша. В детстве я не в силах была разобраться, какая война бушевала в тех сказках, какая армия, врываясь в город, его спасала, Красная или Белая, говорили всегда только «наша», да, хорошо, но я все равно не понимала, какая именно наша, уже нынешняя, наша героическая Советская армия, или та, что из прежних времен, Красная, Белая, царская, и на чьей стороне наш Арнольд геройствовал и кто пытался его казнить. Мне казалось, Арнольд прошел через все войны и во всех спасся, только позже я постепенно смогла поместить его спасение в нужное время и определить в причитающиеся войны, а еще позже поняла, что Арнольд был евреем или считался таковым и что все с ним приключившееся как раз с этим и связано. А уж то, что его когда-то Абрамом звали, я и вовсе совсем недавно узнала. Вся моя жизнь прошла бы иначе, причудливей, но и куда более по-еврейски, так мне сегодня думается, знай я с самого начала, что был у нас в роду такой Абраша, имя, которое и известно-то было мне не из жизни, а лишь из анекдотов, что тянулись звеньями бесконечной цепочки так же, как небылицы о чудесных спасениях Арнольда, которые, быть может, только благодаря анекдотам и возникли.