Кажется Эстер

Она прошла с десяток метров по Энгельса, улице, которая раньше называлась Лютеранской и сегодня снова так называется, да-да, в честь Мартина Лютера, улице, где росли самые красивые деревья, которую с девятнадцатого столетия облюбовали немецкие промышленники и коммерсанты и где воздвигнуты были две немецкие кирхи, одна совсем наверху, другая на углу Банковой, как раз напротив моей первой школы. Сорок лет спустя после бабушкиного перехода я каждый день ходила мимо этих немецких церквей.

Так что прежде она называлась Лютеранской, а потом улицей Энгельса – то ли в честь Энгельса, то ли в честь ангелов, ведь энгель – это по-немецки ангел. Если не знать, в каком царстве-государстве пролегла эта улица, и вправду можно было подумать, что ее так ради ангелов назвали. Уж очень подходило ей это название, такая она была до невозможности крутая, чуть ли не обрывистая, и каждого, кто сбегал по ней вниз, она буквально окрыляла, подбивая на взлет. Но я была советским ребенком, знала, кто такой Энгельс, и заземляла шаг.

Быть может, в замедленном переходе Кажется Эстер отразилось некое лингвистическое недоразумение. Для пожилых киевских евреев идиш все еще оставался их родным языком, неважно, сохранили они веру и почтение к обычаям предков или без оглядки ринулись вслед за детьми прямиком в светлое советское будущее. Как бы там ни было, многие еврейские старики и старухи гордились своим немецким, и когда немцы пришли, эти евреи, – по-видимому, невзирая на все, что до этого про немцев рассказывали, что носилось в воздухе и уже никак нельзя было считать враньем, – по-видимому, они решили, что именно они, кому пожаловано особое право избранного народа, для которого Слово – это всё, что они-то и есть ближайшая родня оккупационным войскам. Так что слухам и вестям, что доносились до Киева из Польши и с большей части уже оккупированной Украины, просто не верили. Да и слухам таким – как поверить?

Им, пожилым и престарелым, еще памятен был 1918 год, когда после военной сумятицы и чехарды самых разных властей в город вошли немцы и позаботились установить относительный порядок. Вот и сейчас, казалось, вместе с немцами порядок пришел. Эти строгие приказы на русском: «Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник, 29 сентября, к 8 часам утра на угол Мельниковской и Доктеривской улиц (возле кладбищ). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и проч.». Четко, ясно и понятно, ВСЕ, 8 утра, точный адрес. И ни кладбища, ни оскорбительное «жиды» на русских плакатах их не обеспокоили. Может, в перевод вкрался легкий оттенок польского и западноукраинского, а там для еврея и нет другого слова, кроме «жид», столь оскорбительного по-русски. Там, правда, и кое-что насчет расстрела упоминалось. Кто не выполнит распоряжения – расстрел. Кто проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи – расстрел. Ну, то есть только если кто порядок не соблюдает.

За время, пока длилось бабушкино шла, успели бы разразиться битвы и Гомер мог бы начать свой перечень кораблей.

Одна из первых историй, которую мама прочла мне вслух, а потом, неведомо зачем, еще много раз пересказывала, словно в повторении таилась некая поучительная сила, была история про Ахилла и его пяту. Когда мать купала Ахилла в реке бессмертия, она держала его за пятку, – говорила мама задумчивым тихим голосом, словно на этом история, собственно, и заканчивается, – она держала его за пятку, продолжала мама, и я уж не помню, за левую пятку или за правую, хотя, может, мама этого вовсе и не уточняла, и это только меня занимало, за какую именно пятку, за левую или за правую она его держала, хотя это вообще не имело значения.