Кажется Эстер

Река была холодная, младенец не кричал, ведь это было в царстве теней и все были подобны тени, даже толстый младенец выглядел так, будто его вырезали из бумаги. А купала она его в реке, рассказывала мама, чтобы он стал бессмертен, только вот про пятку забыла. Помню, в этом месте меня всегда охватывал такой страх, что душа уходила в пятки, так по-русски говорят, когда человек очень напуган, наверно, там, в пятках, для души безопаснее, вот она туда и прячется, пока не минует опасность. С этой секунды я уже не могла шелохнуться и сидела, едва дыша, – ведь я знала, что пята, за которую мать держала Ахилла, воплощает в себе нечто неотвратимое, роковое и гибельное. Мне тут же вспоминался злой волшебник из русской сказки, Кощей Бессмертный, который, правда, на самом-то деле был смертный, только смерть его крылась на конце иглы, а игла в яйце, а яйцо в утке, а утка жила на дубе, а дуб рос на острове, а где тот остров – никому неведомо. А тут, пожалуйста, – голая пятка. Я видела мамину тень на стене, словно силуэт на терракотовой амфоре, думала о матери Ахилла, о черных водах Стикса и мглистом царстве теней, потом о нашей широкой, привольной реке, которую я каждый день переезжаю по мосту на метро по дороге в школу, о нашем царстве теней, а потом снова о маме, которая так долго, невообразимо долго, эпически неторопливо, с отступлениями, рассказывает историю быстроногого Ахилла, она рассказывала про Трою, про дружбу с Патроклом и про гнев. Слово «гнев» она повторяла, нет, выпаливала несколько раз, и гневно рассказывала дальше про то, как Ахилл из-за дружбы с Патроклом погиб, пораженный прямо в пяту стрелой, которую выпустил Парис, а Аполлон направил. И я не могла понять, почему Аполлон, предводитель и покровитель муз, направляет эту стрелу как раз туда, где в эти мгновения, испуганно затаившись, пребывала и моя душа.

Вот так история про Ахилла стала и моей уязвимостью, моей слабиной, моим незащищенным местом, ведь моя мама тоже меня в этой истории купала, как в реке бессмертия, словно и я должна была обрести броню бессмертных, но про мою пятку она забыла, ту самую пятку, где моя душа, томимая страхом в предчувствии гибели, свернулась в клубочек, и я понимала, что своя слабина, должно быть, есть у каждого, своя пята, своя душа и своя смерть, – по сути, единственное доказательство бессмертия.

На самом деле, все решал вопрос транспорта. Кто мог бежать из Киева, тот бежал. Когда Семен заорал, что вся семья через десять минут должна быть внизу, где ждет грузовик, кадка с фикусом уже стояла в кузове. Ее, тоже приготовившуюся к эвакуации, в ажиотаже панических сборов поставил туда сосед. В кузове к этому времени находились две семьи, мешки, узлы, чемоданы и этот вот фикус в кадке, символ домашнего уюта и семейного очага. Еще для одной семьи места в кузове не было. Одним рывком Семен стащил фикус вниз и раздвинул поклажу, освобождая место для жены и двоих своих сыновей. Фикус так и остался стоять на обочине упадающей вниз Лютеранской.

Я вижу листья этого фикуса, которые оттуда, из 1941 года, кивают в такт событиям мировой истории. Этому фикусу я обязана жизнью.

Читаю то, что мой отец написал про свою эвакуацию. Все так, только где же фикус, про который он мне раньше рассказывал? Все сходится, все на своих местах: вот он, растерянный близорукий мальчонка, мой будущий папа: вот его решительный отец, в новехонькой военной форме, вот грузовик, соседи, чемоданы, узлы, суета, смятение. Всё на месте. И только фикуса в кадке нет. Осознав утрату, чувствую, как уходит из-под ног земля. Рычаг и точка опоры моей истории – по-немецки «фикспункт», для меня фикуспункт, – их нет.

А ведь я этот фикус так ясно вижу – брошенный, покинутый, он стоит перед домом моего отца один-одинешенек. Его листья подрагивают в такт маршу входящих в город частей немецкой армии. Слушая этот дробный топот, под который Шостаковича впору насвистывать, я понимаю: мой отец выжил лишь потому, что с кузова грузовика сняли этот фикус. Конечно, его надо было снять. Это был бы абсурд – если бы вместо мальчика в эвакуацию уехал фикус. Но в логике тогдашних событий и такое могло быть нормальным. Одно только предположение, что этот маленький мальчик силой случайного, пусть и фиктивного стечения обстоятельств – только представьте себе – мог бы остаться в Киеве, подтачивает саму возможность моей личной истории, ставит под сомнение само мое существование. Теряешь одну-единственную карту – и ты уже не игрок.