Кажется Эстер

Столько названий – десятки, сотни мест. Кёнигсберг, Нюрнберг, Кюстрин, Билефельд, Ганновер, Мюнхен, Бохум, Грац, Страсбург. Каждую пятницу я надеюсь получить письмо с упоминанием этапов моего дедушки: сентябрь 1941-го – котел под Киевом, полтора года пересыльный лагерь (Дулаг) Владимир-Волынский, с лета 1943-го – основной лагерь (Шталаг) в Санкт-Иоганне в Понгау, с 8 марта 1945-го – Маутхаузен, с 25 марта 1945-го – Гунзкирхен. В двух письмах встречается Санкт-Иоганн, в одном – Владимир-Волынский на Западной Украине. Там в первую зиму умерли почти все, но мой дедушка выжил.

Жемчужины

Затем, что сбился я с пути прямого.

Данте

[49]

В регистрационной карточке моего дедушки Василия Овдиенко в Маутхаузене под номером 137616 значится «русск. штатск.», а не «сов. офиц.», его женой записана Наталья Хуторна, а не Розалия Кржевина, и вместо «коммунист» – «русск. правосл.». И только адрес указан верно: Институтская, 44. Дедушка был последователен: он хотел выжить. Сидя за компьютером, я искала все, что можно разузнать о бывшем лагере для военнопленных под Зальцбургом и о тамошнем Русском кладбище, ведя неравный бой с интернетом, обрушивавшим на меня все новые и новые варианты отпускного досуга. Хоть я и находила разыскиваемые места, но там обнаруживались только маршруты для прогулок, плавательные бассейны и загородные дома для семейного отдыха. Предлагались маршруты для влюбленных, маршруты для походов всей семьей, а если ты желаешь снять дом на время отпуска, то хотя бы на время отпуска придется обзавестись семьей, дабы этот дом заполнить, особенно в Австрии. Санкт-Иоганн в Понгау, пятьдесят минут на поезде от Зальцбурга. Коттедж для отдыха, еще коттедж, бассейн «Купальная нега»…

Я поехала одна, поехала в твердом намерении игнорировать расстилающуюся передо мной страну. Запретив себе видеть больше, чем мой дедушка видел тогда.

Из основного лагеря в марте 1945 года приказом Зальцбургского гестапо его перевели в Маутхаузен, а после этого он, украинец по фамилии Овдиенко, был переброшен в Гунзкирхен вместе с заключенными Бурдье, Куртагом, Цибульским, Бриони, Холлендером, Борхуладзе: француз, венгр, поляк, итальянец, немец, грузин – словно специально подобранный интернационал, который 25 марта 1945 года покинул переполненный лагерь Маутхаузен и отправился в Гунзкирхен пешим ходом, 55 километров. Интернационал прямо-таки образцово-показательный, словно мечты о братском единении народов, только в концлагере достигнув апофеоза, наконец-то осуществились. В те дни, когда Освенцим уже освободили, в небольшом лагере Гунзкирхен еще полным ходом велись строительные работы. В конце апреля венгерских евреев отправили из Маутхаузена в Гунзкирхен тем же пешим переходом, который незадолго до этого проделал мой дедушка, и это оказался настоящий марш смерти за две недели до окончания войны.

И вот я иду по тем же местам, как праздный путник, мечтатель и бродяга, как сомнамбула, с торбой через плечо, иду легко, беззаботно, почти лечу, открытая для будущего, но с вкрадчиво-недобрым предчувствием, что, наверно, за что-то буду наказана, быть может, как раз за эту вот легкость, словно безмятежность моей походки сейчас – всего лишь следствие чего-то, что тогда, много лет назад, здесь случилось. Иду пешком, размеренным шагом, вот так же, подчиняясь некоему внутреннему ритму, слагаются стихи, недаром почти все русские стихи о дороге написаны пятистопным хореем, вы-хо-жу-о-дин-я-на-до-ро-гу…

В том своем сне я была столь наивна, что, чувствуя, как в ритме дыхания сменяют друг друга горы и долы, пешеходных заасфальтированных дорожек не замечала вовсе, по Австрии моих грез я брела вдоль пыльных, отороченных бурьяном обочин, меня обгоняли машины, иной раз новехонькие, прямо из телевизионной рекламы; они проносились сквозь мой сон, а в машинах люди, что ехали отсюда туда, точно зная, почему и зачем, они пролетали мимо, обдавая и окутывая меня клубами пыли, они гораздо раньше меня будут у цели, потому что их цель им известна, а вернее сказать, потому, что точку прибытия они считают целью, а цель – развязкой, окончательным решением. Я отдалась дороге, как течению реки, и поплыла по распахнутым долинам, что тянулись, как женщины спросонок, открывая все новые и новые потаенности своих пейзажей. Я растворялась в зелени, солнце, небесной сини. Рапсовые поля ослепляли такой желтизной, что приходилось жмуриться от счастья. В грезе этого странствия я забыла даже, что я женщина, я шла наугад, как бродячий подмастерье, в полном самозабвении, и, кроме путей-дорог, ничего не видела.