Кажется Эстер

Набираю номер снова. Долгие гудки, потом голос все той же дамы. Она опять выпаливает свою до блеска отполированную фразу. Но теперь после ее «…никто не отвечает» я все-таки успеваю быстро спросить: а почему собственно? На экране монитора у меня в графе «Маутхаузен» высвечено шесть контактных лиц, но все они, оказывается, находятся не в Маутхаузене, а в Вене, в Министерстве внутренних дел, и сейчас должны работать. Сейчас обед, уведомляет меня дама. До обеда еще девять минут, возражаю я. Вернее, вру, потому что минут уже только семь. Они едят не строго по часам, парирует дама. Так мне позвонить через час? Попытайтесь. Мне даже в голову не приходит спросить у дамы, почему она сама не может со мной поговорить, раз уж она все равно со мной разговаривает. Что же это работа с людьми делает?

Сад

Кто устал, кто жил вдали,

Темною пришел дорогой.
Золотое Древо Бога
Бродит соками земли.

Георг Тракль

[47]

Моего деда Василия Овдиенко я запросто звала дедушкой Васей, а все остальные – только дед Вася, считая, что уменьшительно-ласкательное «дедушка» ему не подходит. Когда в 1982 году из своего военного странствия он снова вернулся в лоно семьи, он принес с собой свой сад. Это было чудо, счастье, нормальная жизнь. У всех вокруг был свой сад, своя «дачка», клочок земли в шесть соток или своя бабушка в деревне, у всех, только не у нас. Все, у кого водились хоть какие-то деньги или кто работал в НИИ с солидно звучащим названием, рядовые функционеры, продавщицы, инженеры, врачи, строители – уж эти-то особенно, – у всех имелись дачи. Только не у нас. То ли по бедности, то ли от неспособности к приобретательству, но я думаю, это было проклятие книг. Книг у нас были тысячи, они стойко перенесли все переезды, и если у нас в квартире еще можно было дышать, то лишь благодаря друзьям-приятелям, которые, одалживая книги почитать, никогда их не возвращали. Мы обречены жить с книгами, думала я и мечтала о бабушке в пестрой косынке, с мозолистыми, черными от земли руками, у которой яблони в саду и клочок земли, где росли бы мои, только мои цветы. Возможно, так действовала сила тяготения моей аграрной страны, истинную сопряженность с которой ощущаешь, лишь имея свой надел земли. Мне бы хватило и розы на маленькой планете, я бы за ней ухаживала, жертвуя ради нее даже сном, я бы только ради нее и жила на свете, как Маленький Принц. Но у нас никого не было, кто ради нас жил бы в деревне, земли у нас не было ни клочка, так что мы просто делили одну-единственную планету со всем остальным человечеством. Мама преподавала, отец писал, а балконные цветы не дарили мне утешения.

И вдруг – дедушка, сельский труженик, украинец. У него был сад, а значит, сад появился и у меня. У всех остальных имелись дачи, везде и всюду один и тот же садоводческий рай на шесть соток, с домиком и всенепременным огородом-кормильцем, где подспорьем хозяйству, застольного изобилия ради взрастала овощная снедь от петрушки и укропа до помидоров и огурцов. Сад моего дедушки был полон роз.

В сад мы ехали на трамвае, новой скоростной линией, которая – пусть и долгим путем – доставляла нас прямиком к дедушке. Скоростной трамвай – настоящий футуристический аттракцион – ходил только в этой части города, далеко от центра. Сварные рельсы без стыков, ограждение, трамвай летел, не тормозя на перекрестках, не сворачивая в узкие боковые улочки, вольный и стремительный, как птица в небе, это и правда был неудержимый полет до конечной остановки, в окне унылыми приметами нашего уродливого прогресса проплывали многоэтажки, фабрики, знаменитый Институт гражданской авиации. И тут тоже жили люди. Перед тем как сделать круг на конечной и столь же самозабвенно устремиться в противоположную сторону, навстречу безысходности неуклонно проложенного рельсового пути, трамвай останавливался для короткой передышки, и мы выходили. Кто мы? Не помню, кто меня провожал. Были только я и дедушка, ждавший меня в своем саду.