Кажется Эстер

И вот я долго шла дачным поселком мимо его обитателей, что дарили здесь вторую жизнь своему старью, потертым штанам, летним юбкам с расползающимися молниями, стоптанным башмакам, женщины частенько просто в нижнем белье, плевать, если даже кто увидит, мы же у себя дома, на своей делянке, это наша собственность. Многие часами простаивали у забора, лузгая семечки, и сами, словно подсолнухи, поворачивали головы вслед за солнцем, а когда солнце садилось, становились похожи на растительных призраков ночи, на пасленовые, на злые помидоры из детской книжки. Они образовывали какую-то бесстыжую, разнузданную общность, и я их побаивалась. Я не знала их законов, но хотела стать одной из них, лишь бы вот так же поворачиваться вслед за солнцем. Они глазели на нас не моргая, слишком городской у нас был вид, антидачников и чужаков. Им было ведомо про жизнь что-то такое, что нам ведать не дано. Нам никогда не приспособиться, не пустить корни, мы даже к таким тягучим движениям не способны, устремляемся куда-то, как птицы. На самом краю поселка, у лесной опушки, был дедушкин сад.

Там цвели дюжины сортов роз – желтые, белые, алые, пурпурные, почти черные и оранжево-красные, что помельче, а еще фиолетовые, светло-кофейные… Даже на самых роскошных клумбах и цветниках, декорирующих всяческие достижения советского народного хозяйства, не видывала я такой красоты. Наши ботанические сады изобиловали розами со всего света, каждая со своей табличкой и диковинным названием, названия говорили о дальних странах, затерянных мирах и наших несбыточных упованиях, что вызревали наподобие этих роз. В великом саду страны десятилетиями прививались и выводились всевозможные сорта, особенно яблок, но с тем же упорством шла целеустремленная работа по сокращению многообразия человеческих типов.

В саду у дедушки были яблони сорта «Слава победителю» – истинное сочное упоение победы над фашизмом. Но дедушка победителем не был. Зато в самом центре сада – этаким благородным карликом среди великанов – росла райская яблоня.

А ведь и у меня когда-то был свой рай, свой эдемский сад, причем в самом центре огромного города. В конце улицы, на которой я родилась и где до войны жила моя бабушка, стоял дворец, бывший Институт благородных девиц, переименованный впоследствии в дворец «Октябрьский», в левом крыле которого я много лет танцевала, а в правом крыле много лет пела. Перед дворцом росли чайные розы всевозможных тонов и оттенков, и были их сотни. Мы знали – то, что принадлежит всем, на самом деле ничье, поэтому я взяла их под защиту. И сам холм, на котором воздвигнут дворец, я тоже отобрала у безликого Никто, присвоив себе на благо. Целые годы своего детства я провела, сидя на этом дивном киевском холме, что возвышается над важнейшей улицей города, прямо над Майданом. Вторник, четверг, суббота – балет. Среда, пятница, воскресенье – хор. На холме, среди старинных каштанов и благоуханных кустов, на небольшой лужайке росла райская яблоня. Маленькие терпкие свежие яблочки, – мы съедали их целиком за один кус, вместе с сердцевиной и горькими косточками. По весне весь склон заполоняли дикие фиалки. В самом центре городской жизни торжествовала природа, она торжествовала, а я проводила лучшие часы праздной скуки на этом холме, и лишь позже, много позже я услышала песню, которая так и начиналась: «Сидя на красивом холме».

В ту пору, когда я услышала эту песню впервые, я узнала, что мой дворец в тридцатые годы был главной пыточной тюрьмой НКВД и тысячи людей были здесь расстреляны. Мой прекрасный холм поплыл от меня, наливаясь зловещим пурпуром, удобренный тленом горьких райских яблочек, которые, так мне теперь казалось, напоены кровью – кровью, и больше ничем. Расстреливали на другой стороне холма, объяснил мне недавно один историк, словно благодаря этому мои яблочки остались чисты и незапятнанны, а я сама убереглась от грехопадения. Теперь, стоит подумать о райских яблочках, и я ощущаю это страшное послевкусие, словно и яблоки в саду моего деда тоже впитали в себя примесь чьей-то крови. Ведь он уже трудился «в сельскохозяйственной отрасли» в тридцатые годы, когда коллективизация повлекла за собой голодомор, который попутно, как бы между прочим, обрек на истребление все крестьянство, – мой дедушка, столь дельный и усердный, что выбился в заместители руководителя отдела животноводства всей Киевской области, как раз в ту пору, когда славящийся своими черноземами край начал вымирать, мой дедушка, столь любивший животных и землю, – неужели и на нем есть вина?