Кажется Эстер

Я хотела найти решение для себя и для тех, кто живет и работает здесь и сегодня, хотела все вспомнить и записать, но оказалось, этой деятельности не видно конца. Сизиф хотел обмануть смерть, и Танатас покарал его за это нескончаемой работой, он вернул его из царства теней обратно в жизнь и приговорил к вечному труду, вечному изнурению и вечному воспоминанию. В поте лица Сизиф катит в гору свой валун, а чем это кончится, мы знаем.

Особое внимание в лагере – и в помещениях, и на территории – уделялось чистоте, возле бараков были выставлены ящики с цветами, посыпанные песком дорожки утрамбовывались асфальтировочным катком, ибо мир прекрасен, лишь узники, недостойные жизни, болеют и заросли грязью, их удел только каторжный труд, который должен их изничтожить, снова и снова тащат они в гору свои камни, следуя друг за другом плотной вереницей, шаг в шаг, всё как в кино, массовая сцена, стоит споткнуться одному – и падают соседи, они валятся дюжинами, как костяшки домино, кто изувеченный, а кто и замертво, а того, кто даже такую работу способен осилить, всегда можно просто пристрелить. Были среди них и поэты, вероятно, тоже хотели обмануть смерть и за это понесли кару.

Я глянула на вершину холма и, ощутив непосильную тяжесть и всю опасность подъема, начала катить в гору свой валун, но истории мои не способны были охватить и уразуметь это место, я ничего не могла рассказать, даже про то, что достижение цели человеку здесь не дано. Сколько ни суммируй – не было ни суммы, ни смысла. Так почему мы просто не оставляем валун на месте?

Когда мы уходили, мемориал был уже закрыт, и только одинокий пожилой мужчина в белой футболке бежал нам навстречу, сперва по аллее памятников, мимо всех тридцати, потом по Лестнице Смерти вниз и по ней же вверх, мимо каменной горки в память о погибших здесь детях и снова вдоль памятников, обратно в сторону города, прочь от красивого холма. У него каждый день такая пробежка, пояснил Вольфганг.

Марш смерти чужих родственников

Он остался без даты – тот день, когда колонна венгерских евреев подошла к лагерю Гунзкирхен, за двадцать дней до конца войны, за шестнадцать, а то и меньше до его освобождения. Когда я узнала, что мой дедушка был там, куда они шли, я уже не могла глаз от них отвести, Маутхаузен – Гунзкирхен, 55,2 километра, марш смерти.

Женщины, дети, старики, венгерские солдаты, что сражались на стороне немцев под Сталинградом, университетские профессора, адвокаты, всё никак не кончавшаяся колонна евреев, как написал священник из Гунзкирхена, словно это было в их власти – положить этой колонне конец. Некоторые шли пешком от самой Венгрии, в сопровождении жандармов, и на марш это было очень мало похоже.