Когда я снова шла к перекрестку Институтской и Либкнехта, туда, где аптека, улица, фонарь и дом, в котором Озиель умер, а я родилась, я вспоминала, что в нашем доме, как рассказывала мне мама, еще много лет и после войны на дверях виднелись черные номера, во время оккупации там якобы был расквартирован немецкий военный штаб, но соседи говорили, нет, не штаб, это была украинская полиция, и никакими силами номера эти черные, краску эту, вытравить не удавалось. И хотя от тех времен и даже от времен моего детства в доме, обросшем теперь коробками кондиционеров и аквариумами балконного остекления, уже никого не осталось, меня все равно тянуло туда. Когда я уже стояла напротив дома, который могла бы объявить своим, и раздумывала, на каком, втором или третьем, этаже мы жили, когда я родилась, из аптеки вышла старая дама. Она улыбнулась мне, я улыбнулась в ответ, она была вся в белом, в длинном белом пальто, в белых туфлях, и белесая седина в этот мглистый день слегка светилась тихим белым сиянием. Долгую минуту стояли мы рядом на перекрестке, светофоры у нас показывают, сколько секунд осталось до переключения, прошло уже полминуты, а она все еще улыбалась и смотрела на меня так, будто узнала, но уверена, что я ее ни за что не узнаю, и вдруг сказала – или это был укор? – Что-то слишком часто я вас встречаю в последнее время! Я удивленно ответила, что уже много лет здесь не была. Это не имеет никакого значения, сказала она.
Зажегся зеленый. Я была настолько поражена, что застыла на месте и даже не заметила, как дама исчезла. Когда стала озираться, уже снова горел красный, а дамы нигде не было видно, она будто растворилась в воздухе, и я подумала, а она ведь права, что-то слишком часто я сюда возвращаюсь, и то правда, слишком часто.
Благодарности
Благодарю моих родителей, Мирона Петровского и Светлану Петровскую, за доверие – и за то, что столь счастливо удивили меня своим приятием книги, которую я написала для них и о них на языке, которого они не знают.
Больше всех остальных я признательна моему мужу Тобиасу Мюнхмайеру. Ему первому мой отец доверил историю о Кажется Эстер, он адресат и в то же время инициатор этой книги. С самого начала он был мне верной опорой, я благодарю его за самоотверженную и неустанную помощь в нахождении нужных слов, развитии мыслей и в преодолении бытовых забот.
От начала и до конца работы над книгой моим верным спутником в поиске верных выражений оставалась Зиглинда Гайзель. Она бросилась в это предприятие, как в омут, и без ее терпения, восторгов, без ее дружбы эта книга не могла бы состояться.
Мой редактор Катарина Раабе укрепила меня в намерении написать эту книгу. Она внимательно и тактично поддерживала меня на всех стадиях ее создания.
Я признательна всем, кто, зачастую с готовностью и великодушием, выходившими далеко за пределы необходимости, помогал мне в моих разысканиях: Галине Гиле Марцинковской и Анне Гавшиял (Калиш), Анне Пшибышевской-Дрозд, Элю Дж. Райзнеру и Яну Ягельському (The Emanuel Ringelblum Jewish Historical Institute, Варшава), моему дорогому брату Йоханану Петровскому-Штерну (Northwestern University, Чикаго), Аннемари Цирлингер (Санкт-Иоганн), Михаелю Моослехнеру (Флахау), Вольфгангу Шмутцу (мемориал Маутхаузен), Мире Киммельман и ее семье (Ок-Ридж, штат Вашингтон), Розалине и Эшагу Шаулям, которые доказали, что семья – это гораздо больше, чем думаешь. Корнелю Миглюсу, Мацею Гутковскому, Гжегожу Куяве, Михаелю Абрамовичу, Евгении Белорусец, Валентине Мордерер, Ольге Радецкой.
Список иллюстраций
С. 35: Лида (Лидия Синякова). Около 1957. Семейный архив. С. 66: Роза ( Розалия Кржевина). Около 1991. Семейный архив. С. 98: Озиель Кржевин и его ученик. С. 100: Школа Кржевиных для глухонемых. Киев, 1916. Семейный архив. С. 101: Абрам Зильберштейн. С. 114: Граффити в Варшаве. 2012. Фото Кати Петровской. С. 135: Вязальщицы. 1925. Из книги:
Послесловие
Существовать в переводе