Казнь королевы Анны

– Слушай, Артур, дитя мое, – сказала леди Уотстон, – ты занимаешь блестящее положение в обществе, и судьба милостива к тебе: она дала тебе и почести и славу. Сегодня исполнился год с тех пор, как ты вступил в должность при королеве. Я покорилась этому без всякого протеста, чтобы упрочить твое положение в свете; но я, дитя мое, становлюсь с каждым днем все старее и слабее, мне давно хочется навсегда уехать из этого печального и угрюмого дома; мы можем поселиться в том из наших поместий, которое придется тебе больше по вкусу, и ты найдешь со временем в кругу наших родных или наших друзей особу, достойную быть твоей женой.

– Но зачем нам, скажите мне, уезжать от двора? – спросил поспешно молодой человек, и на его прекрасном благородном лице вспыхнул яркий румянец.

– А затем, милый мой, что ты пробыл при нем дольше, чем следовало бы; я считала излишним до нынешнего дня упоминать об этом, но ты теперь достиг предела своих мечтаний, и я скажу тебе откровенно, Артур, что не знала ни минуты покоя с тех пор, как эта женщина заняла место нашей законной королевы, и особенно с тех пор, как Томас Мор погиб на эшафоте!.. Генрих восьмой становится все мрачнее и подозрительнее, и его раздражительность переходит в жестокость. Тебя закружил вихрь пиров и празднеств, и у тебя нет времени, чтобы заглянуть за кулисы и подумать о том, что же в действительности происходит! А интриги становятся все страшнее, беспорядок усиливается, и на севере Англии готовится восстание. Я не хочу, чтобы сын мой был замешан в интриги или стал их жертвой. Но, кроме всего прочего, в обществе ходят слухи, донельзя оскорбительные для этой королевы… Ты чужд всяких дурных и порочных стремлений, но ты еще так молод, а дурной пример заразителен!.. Я не Бланка Кастильская, но, когда я сидела над твоей колыбелью, я нередко думала: «Как ни дорог мне сын, но пусть лучше он умрет, чем станет низким и дурным человеком».

– Мать, моя уважаемая, возлюбленная мать! – отвечал с удивлением молодой человек. – Я явился сюда после таинства исповеди, на которое призывают всех, кто готовится к посвящению в рыцари, и объявляю вам, что я не изменял ни разу в жизни святому долгу чести; я не дерзну запятнать даже лживым словом это белое одеяние, служащее символом нравственной чистоты! Моя совесть чиста, и я готов исполнить вашу волю и уехать отсюда хоть на край Вселенной. Если я и не согласился тотчас же, то только потому, что мне жаль расставаться с друзьями и этой беззаботной, разнообразной жизнью. Что касается оскорбительных слухов о молодой королеве, то я по крайней мере считаю их слишком преувеличенными! Королева – кокетка, манеры ее вольны, но она в высшей степени сострадательна к бедным и даже сама шьет им белье и платье.

– Дай бог, чтобы слова твои были правдой! – сказала леди Уотстон. – Сострадание к ближнему смягчает гнев Господний, а на совести Анны Болейн немало кровавых преступлений!.. Она всеми силами домогается популярности, но во всем королевстве не найдется семейства, я говорю о людях, в которых не угасло святое чувство долга, где бы имя ее не вызывало отвращение! Ее клянут повсюду! Нет, уедем, мой милый, мой возлюбленный сын, уедем поскорее: внутренний голос твердит мне, что на тебя обрушится великое несчастье! Я не буду спокойна, пока не увезу тебя, мое сокровище, от всех этих людей, их интриг и происков! И когда я увижу тебя женатым и счастливым, в кругу родной семьи, я смирюсь с прошлым и скажу с убеждением: «Я достигла всего, чего хотела, и могу умереть!»

– Нет! – возразил пылко молодой человек. – Вы даже и тогда не вправе умирать! Люди с такими чувствами, с такими воззрениями всегда нужны на свете! Вы должны жить и жить!

Две слезинки скатились по щекам леди Уотстон, но не успела она произнести и слова, как услышала скрип ворот. Она невольно вздрогнула.

– Что это, боже мой! – воскликнула она. – Ворота были забиты наглухо, и их не открывали со дня смерти твоего дорогого отца!

– Не беспокойтесь, матушка! – сказал нежно Уотстон. – Граф Рочфорд и товарищи мои приехали за мной, и так как наши люди ошалели от радости, то они приняли их с особой торжественностью.

– Да, это, верно, так… Я благодарна людям за их усердие и преданность, – отвечала она изменившимся голосом. – Но тот скрип я запомнила навсегда, Артур!.. Они скрипели так же, когда его несли из дома на кладбище!.. Артур… мой ненаглядный! У меня не осталось в Божьем мире никого, никого, кроме тебя!

Ее голос осекся, и из груди вырвались глухие рыдания.

– Не поддавайтесь горечи воспоминаний, – убеждал ее ласково молодой человек. – Я не уйду отсюда, пока вы в таком грустном и мрачном настроении, а если я замешкаюсь, то мое посвящение…

Он замолчал и стал прислушиваться к топоту копыт о камни мостовой.

– Была ли я когда-нибудь малодушна, Артур? – произнесла печально и кротко леди Уотстон. – Считаешь ли ты слабостью мою чрезмерную привязанность к тебе?

– Нет, но я не одобряю вашу грусть и тревогу в этот радостный день, которого мы оба ждали так долго и с таким нетерпением!