Казнь королевы Анны

– Нет, – сказала отрывисто Джейн Сеймур, обратив свои синие прекрасные глаза, сверкавшие от гнева, на первого министра, – и граф не имел права отвечать за меня! Я ему говорила, что хочу выйти замуж, но только в том случае, если это замужество обеспечит мне почетное положение в обществе.

– А вы уже нашли человека, которого предпочитаете всем остальным? – спросил ее король.

– Нет, – сказала она с глубоким простодушием, – мне все равно, за кого выйти.

– Но если вы сами никого не любили, то были, вероятно, любимы кем-нибудь?

– О нет, ваше величество, судьба не баловала меня; все, наоборот, чуждаются сироты – поэтому я и мечтаю вернуться в наше поместье.

– Уехать? Нет, ни за что! Этому не бывать! – вскричал Генрих VIII. – Вы сказали, что вас никто не любит, но это не так; судьба послала вам владычество над сердцем вашего повелителя; я ваш раб и слуга и люблю вас глубокой, безраздельной любовью! Ничто не в состоянии разлучить меня с вами.

– Но вы, ваше величество, слышали, вероятно, от милорда Кромвеля… – отвечала с усилием смущенная девушка.

Прекрасные глаза ее обратились на первого министра, моля о поддержке, но лорд Кромвель стоял неподвижный, как статуя, в амбразуре окна и созерцал темноту, скрывавшую роскошные виндзорские сады.

– Да, я слышал от графа, что вы ставите честь свою превыше всего на свете! – сказал пылко король. – И даю вам слово, что буду охранять ее так же зорко, как счастье, которого жду! Я прошу вас только ответить взаимностью на мое искреннее чувство.

Он торопливо вынул из золотой коробочки, стоявшей на столе, кольцо чудной работы и подал его девушке.

– Пусть этот перстень станет залогом исполнения всех моих обещаний и моей беспредельной и пламенной любви! – проговорил он тихо и взволнованно.

Джейн Сеймур машинально надела золотое кольцо на один из своих нежных и тонких пальчиков.

Все это было так неожиданно, что ее изумление не имело границ; она не могла не только возражать, но даже говорить. Ее сборы к отъезду, обещания Кромвеля, признание короля и вообще все события последних дней беспорядочно теснились у нее в голове. Она многое бы дала, чтобы разогнать туман, который окутал ее, но в мыслях девушки царил невыразимый хаос.

– Скажите, Джейн, будете ли вы любить меня? – спросил ее король.

– Ведь вы, ваше величество, хорошо знаете, что вы любимы всеми, – отвечала она, стараясь не сказать ничего неприятного.

Граф Эссекский нашел, что ответ Джейн несколько сух и холоден, и счел нужным вмешаться.

– Блистательное будущее, которое ваши слова неожиданно открыли перед леди Сеймур, поразило ее, – сказал он королю. – Она слишком взволнована и не в силах выразить вам ни свой восторг, ни свою благодарность.

– Да я и не желаю никакой благодарности! – сказал пылко король. – Я буду добиваться только ее привязанности!

– Вы, право, слишком милостивы ко мне, ваше величество, – проговорила девушка в замешательстве.

– Если вы так думаете, – отвечал ей король, – то дайте мне пожать вашу нежную ручку, прежде чем Кромвель уведет вас отсюда в вашу темную башню. Для вас будет готово через несколько дней другое помещение – более приличное и более удобное.

Граф Эссекский по знаку своего повелителя дал понять Джейн, что им пора уходить; но, пропустив девушку в приемную, он сделал шаг назад и посмотрел на Генриха. Этот взгляд как бы говорил: «Ну что, ваше величество, довольны ли вы мной и довольны ли ею?»

– Ах, Кромвель, – проговорил вполголоса король, – она окончательно вскружила мне голову. Ей стоит захотеть… и я не посмотрю ни на кого на свете и возведу ее на английский престол!

Глава XXI Посвящение в рыцари

По приезде в Гринвич товарищи Уотстона проводили его немедленно в собор.

Ночь уже наступила; церковь была пуста, и только одна лампа освещала ее потемневшие своды.

Уотстон встал на колени на подушку, заранее для него приготовленную посередине храма.

Затем его спутники удалились в глубочайшем молчании, и он остался один, для того чтобы обдумать все важные обязанности, которые возлагало на него посвящение в рыцари.

Эта ночь, проведенная в уединении храма, называлась в ту эпоху ночью бдения.

Уотстон молился долго, горячо и усердно; потом мало-помалу его мысли приняли другое направление; он вспомнил свою мать и ее советы и решил исполнить все, что она хотела.

Время прошло незаметно, ночной мрак стал редеть, и вскоре первый луч восходящего солнца проник через ярко расписанные окна в собор. Убранство его было великолепно.

Рыцарские знамена, стоявшие в два ряда, образовывали блестящее полотно разноцветных полос из дорогого бархата, расшитого серебром, золотом и шелками.

Эти эмблемы мужества стояли в Божьем храме, дожидаясь, когда их опять понесут на поле битвы; лучи солнца скользили по мечам, тяжелым серебряным и золотым кистям, по ярким шарфам, перевязям, шлемам и другим принадлежностям одеяния рыцарей, хранившимся в соборе для торжественных случаев посвящения новых и испытанных членов.