Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология

И все же отголосок каких-то приготовлений и суеты вокруг точильного камня дошел до слуха следователей. Возможно, в воображении верноподданных судей в связи с этим возникла страшная картина того, как Степлтон в публичном собрании приближается к архиепископу и вешает ему на шею оселок, чтобы указать на лживость прелата, или, еще хуже того, вынимает нож и начинает демонстративно натачивать его, намекая на возможную расправу с обидчиком. В любом случае они потратили немало сил, чтобы разобраться в преступных замыслах Степлтона, а нам приходится лишь сожалеть, что тайна бруска осталась неразгаданной, поскольку эта часть «реквизита» так и не была использована постановщиком скандального спектакля — ружье не вынесли на сцену, и оно не выстрелило.

Фрондерство, разумеется, не прошло Степлтону даром: во исполнение приговора Звездной палаты он провел три года в Тауэре, кажется, даже без права прогулок, как явствует из его письма оттуда519. Однако мысль о моральной победе согревала его, и, выйдя из темницы, он был благосклонно принят йоркширским дворянством, которое не забыло его смелой выходки и гордого поведения. В глазах соседей он оставался благородным дворянином, отстоявшим свою честь, не формальным, а истинным победителем судебного поединка. Лучшее доказательство тому — тот факт, что вскоре его снова избрали мировым судьей сразу в двух райдингах Йоркшира — Восточном и Северном520, притом что он был лишен рыцарского звания, а королева Елизавета так и не вернула ему своего прежнего расположения. После ее смерти и восшествия на престол Якова I позиции Степлтона упрочились, и в 1604 г. он был избран в парламент от г. Уэллс (графство Сомерсет), где они с женой владели недвижимостью. Таким образом, его прежний статус был полностью восстановлен.

К каким же итогам приводит историка йоркширский казус, вернее два, ибо наша история, безусловно, распадается на казус-конфуз с архиепископом и казус-эскападу Роберта Степлтона. Первый менее оригинален. Это архетипический случай, когда один из авторитетнейших деятелей государственной системы попадает в неприглядную ситуацию и «система» сталкивается с необходимостью восстанавливать собственное реноме и социальный порядок, оказавшийся грубо потревоженным в результате допущенной неловкости. Строго говоря, у тех, в ком она персонифицируется, в данном случае у членов Тайного совета, есть выбор: либо, открестившись от своего члена, запятнавшего себя пороком, поднять тем самым авторитет властей, либо, приняв его сторону, отвести всякие подозрения на его счет и навязать свою точку зрения обществу в качестве официальной версии. В Новейшее время в кризисных политических ситуациях все чаще прибегают к первому способу — громкие скандалы расчищают место у руля для новых политиков, и корабль государства плывет, а утратившее всякие иллюзии общество устало наблюдает за его ходом, гадая, кто окажется за бортом в следующий раз. Эта практика, безусловно, не была чужда и более ранним эпохам. В средневековой Англии разновидностью такого способа восстановления традиционного политического порядка был зародившийся здесь импичмент, выносившийся парламентом высшим государственным деятелям. Но все же следует признать, что второй путь во все века был более распространенным.

Так и в нашем случае, вне зависимости от того, был ли виновен архиепископ, правительственный кабинет немедленно предпринял героические усилия по его обелению, хотя, по словам одного из них, «дело епископа было очень сложным… он мог бы удовлетвориться тем, что невинен перед Господом, но как он мог надеяться на то, что обелит себя перед светом?.. Ведь он не мог предъявить ничего, кроме своих голословных заявлений»521. Недовольство членов Совета виновником скандальной истории чувствуется даже за скупыми строками протокола заседания суда Звездной палаты. Лорд-казначей Берли, не слишком сочувствовавший прелату, откровенно заявил, что тот не имеет морального права на получение штрафов с обвиняемых: «Я бы предложил, чтобы компенсация пошла не ему лично, а университету на благотворительные нужды. И я объясню вам, почему я так считаю. Он выказал большую слабость, заплатив им отступное… и, по мирским меркам, он сделал все, чтобы оказаться в положении, за которое ему следовало осуждать только самого себя»522. И тем не менее не только реальная политическая ситуация в стране, но и вся тюдоровская имагология не позволяли подвергнуть архиепископа публичному остракизму: это было бы равносильно сокрушению одного из столпов, на котором зиждился миропорядок.