Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология

Разрушение образа добродетельного и благочестивого пастыря было чревато ниспровержением еще одного мифа — о моральном превосходстве англиканского духовенства над католическим и о торжестве в Англии «истинной церкви». Поэтому конфликтная ситуация была урегулирована самым традиционным образом — за счет тех, кто стоял на низших ступенях сословной лестницы, а следовательно, согласно представлениям того времени, не являлся безусловным носителем моральных добродетелей. Весь гнев Звездной палаты обрушился на Сциссона, его жену и слугу, причем в речах государственных мужей их образы довольно быстро трансформировались в своеобразные штампы, полулитературные клише, веками использовавшиеся для характеристики подобных типажей: Сциссон — «жадный корыстный кабатчик», его жена — шлюха, совращающая священников, слуга — «грубый и неотесанный шотландец». Изливая свое непомерное презрение к этим мелким и подлым людишкам, граф Лейстер назвал их «нищими», даже не заметив, как далеко он отошел от истины, поскольку содержатель гостиницы отнюдь не бедствовал. Слова графа о «нищих и ворах, с которыми не следует садиться за один стол, поскольку встанешь из-за него завшивевшим»523 — скорее дань культурному стереотипу, чем реальное впечатление от встречи с четой Сциссон. Конструирование некоего «идеального типа» низких неблагородных вымогателей-простолюдинов, противопоставляемого не менее искусственному образу отрешенного от земных забот доверчивого прелата, и наказание первых стали тем механизмом, посредством которого было восстановлено согласие между системой и ее провинившимся членом: он даже не оступился, а был затянут в тенета, которых счастливо избежал с Божьего благословения.

Куда сложнее с этой точки зрения выглядела ситуация с рыцарем, который, во-первых, также принадлежал к политической элите, во-вторых, в силу дворянского статуса и его места в иерархии графства автоматически рассматривался как носитель определенных моральных качеств и, наконец, в действительности обладал всеми признанными достоинствами. Несовместимость образа рыцаря (как стереотипного, так и реального) с поступком, приписываемым Степлтону, вызвала в Звездной палате противоречивый хор голосов, искавших согласия. Канцлер казначейства У. Майлдмэй напомнил всем, что сэр Роберт — «джентльмен по крови, рыцарь по достоинству… мировой судья, шериф своего графства, получил множество особых милостей Ее Величества»524. Вице-камергер двора также акцентировал то, что «сэр Роберт до этого времени не был ничем запятнан и не отклонялся от добродетели». Граф Лейстер начал свою речь с того, что все считают Степлтона «добрым стариной» («Good Old gentleman»)525. По мнению У. Берли, хотя вина Степлтона была «так же велика, как и у остальных, его прежняя жизнь — лучше, поэтому к нему следует подходить по-другому»526.

И все же… Рыцарь без страха и упрека пал, и это требовало объяснения. Снисходительные члены Звездной палаты не стали инкриминировать ему изначальное участие в заговоре Сциссонов, но поставили в вину то, что, узнав о затруднительном положении архиепископа, он решил использовать его, намереваясь «манипулировать им и тянуть с него деньги». При этом только Лейстер усмотрел в этом признак «низкого ума» {base mind), возможного изначального несовершенства натуры Степлтона, остальные же солидаризировались с лордом Хансдоном в поиске трансцендентных причин его падения: «Я вижу, что злой дух увлек Вас к совершению этой ошибки, и Господь лишил Вас своей милости и ожесточил Ваше сердце»527. Таким образом, общий вывод комиссии относительно Степлтона был сочувственным: он пал жертвой собственной доверчивости, коварства все тех же Сциссонов и… Дьявола. Тем самым, как это ни парадоксально, в итоге разбирательства обоим благородным участникам йоркширского инцидента была отведена одна и та же роль — пострадавшего.

Проявив смирение, Степлтон продемонстрировал прагматизм, быть может недостойный истинного джентльмена, но уместный для подданного, столкнувшегося с авторитетом государства. Однако когда их игра с архиепископом продолжилась на провинциальной сцене, тот же Степлтон, почувствовав себя в иной среде и иной иерархической системе, в которой ему также предстояло восстанавливать утраченное равновесие, избирает диаметрально противоположную поведенческую модель, прибегая к браваде и ерничеству. При этом его эпатирующие поступки, быть может, выглядят неожиданными и нестандартными с точки зрения столичной бюрократии, нарушая только что достигнутый компромисс, но в йоркширском измерении они естественны, более того, ожидаемы друзьями и близкими, поскольку в свою очередь устраняют в их глазах противоречие между образом рыцаря и его делами. Безоглядное фрондерство и легкомысленное отношение к возможному возмездию восстанавливают целостность личности рыцаря (неважно, подлинную или мнимую), и, отправляясь в Тауэр с улыбкой на устах, Степлтон предстает перед всеми как истинный «офицер и джентльмен».

О. Е. Кошелева Побег Воина 528

Сюжет, эпоха, действующие лица