Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология

Однако особого успеха агитация Сунгурова не имела. Доверия к себе он в данном случае вызвать не сумел, многие заподозрили неладное. Поляки, как мы знаем, предпочли участию в «обществе» побег на родину, студенты же почти перестали бывать у него. «Можно ли было верить человеку, — показывал один из них, — который не имел ясного понятия о деле, за которое он взялся? Сверх этого в состав наших заключений входил также и образ жизни его, который нимало не походил на благоразумного человека, и потому мы часто заключали, что он должен быть или агент правительства, или честолюбивый, но неискусный искатель счастия в беспорядках» (С, ч. 1, л. 230 об.).

Существует один серьезный вопрос: вовлеченный полицией в провокацию, был ли Сунгуров лишь послушным исполнителем чужой воли? Похоже, что он играл свою игру, и карты могли лечь так или иначе.

Во-первых, Сунгуров, конечно, не открывал Муханову всех своих намерений (именно это ему поставили в вину), чтобы тот в случае успеха не оставил его «с носом». Второе предположение более спорно. Помимо «открытия» общества, Сунгуров имел, по-видимому, второй, тайный, «запасной» план. За несколько дней до ареста он, всегда уходивший от конкретных деталей, внезапно изложил его перед двумя студентами. Возможно, счел, что напряженная политическая ситуация делает его реальным. Правда, об этом сообщили только присутствовавшие, сам Сунгуров в этом разговоре не признался. Но, судя по всему, разговор имел место.

Сунгуров изложил свой план «захвата Москвы»722 (тот, что так понравился впоследствии Нечкиной; по-своему оценил его и император: «Любопытно по безумию и дерзости» — А, л. 39). Речь шла о том, чтобы, воспользовавшись надвигавшейся эпидемией холеры, когда Москва будет отрезана кордонами от соседних губерний, захватить силами антиправительственно настроенных военных присутственные места. Купцов и чиновничество предполагалось привлечь на сторону мятежников посулами и угрозами, а затем избавиться от недовольных с помощью виселицы; фабричным же людям и «всей черни московской» позволить разграбить питейные дома и натравить их на полицию. Взятый в заложники генерал-губернатор должен был обратиться к соседним губерниям, чтобы в столицу были посланы депутаты «для выслушания конституции», а затем предлагалось разослать прокламации по всей России «для возбуждения ненависти к государю и правительству».

Думается, что, излагая перед студентами этот свой план, Сунгуров отчасти сам в него верил и не исключал для себя такого поворота событий. Главная роль в организации мятежа отводилась польским войскам, вот почему он, наверное, с таким жаром отговаривал офицеров от побега. Неудача, которую он потерпел в переговорах с поляками, и последовавший донос на них означали отказ Сунгурова от этого сценария.

Был ли абсолютно нереальным удачный исход мятежа? Сейчас это кажется очевидным. Но в то время, когда из Польши одно за другим приходили известия о победах повстанцев, этот план казался возможным не только Сунгурову. Вот отрывки из жарких споров, происходивших между польскими офицерами, в передаче Гурова: «Когда умы так колеблются, вот теперь удобный случай произвесть здесь революцию: многие присоединятся к тому по одному слову: свобода». Или: «Взять Москву будет легко, потом дать знать в Литву и Польшу и получить подкрепление». А один из офицеров произнес знакомую нам фразу: «Начнемте, господа, а после увидим» (А, л. 111–112).

Как кажется, альтернатива, сформулированная Костенецким, — либо революционер, либо полицейский агент — в случае Сунгурова не работает: он был полицейским агентом, но, повернись события иначе, мог бы выступить и как революционер.

Итак, обращение к изучению частной жизни себя оправдало, помогло обрисовать облик героя и прояснить важные детали этой запутанной истории. Однако Петр Родионович со своим завещанием, с которого начался наш поиск, так и остался «за кадром». Если Гуров часто и охотно вспоминал своего «родителя», то Сунгуров о своем глухо молчал. Единственным моментом, удостоверяющим их родственную связь, оставались Кривцы (название имения все-таки всплыло в ходе следствия723).

Можно было сделать только тот вывод, что надежды отца на будущность детей не оправдались. Имение не сохранилось и не устроилось в их пользу. Младший, Александр, тоже оказался непутевым. Выйдя в отставку поручиком, он быстро разорился и продал Кривцы. Прослышав, что Николай, все еще находившийся под следствием, передал Матрене «чек» на крупную сумму, Александр написал донос Бенкендорфу, где сообщал, что брат его «ложно выдавал женою своею дворовую девку Матрену Леонтьеву и прижитых от нея сыновей Петра и Александра законными детьми». Полиция собрала сведения о самом доносителе: «Поручик Сунгуров, он хотя доброго характера, но окружен людьми, завлекающими его в карточные игры и другие распутства; более проводит время в ресторациях и трактирах <.. > Он, будучи обременен долгами, находится ныне в совершенной крайности и, кажется, готов бы был пуститься на всякие аферы» (л. 524–525 об.).