Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология

Теперь можно попытаться разгадать смысл той фразы из завещания Петра Родионовича, что для отпевания его следует пригласить не более пяти священников. Подразумевалось, думается, что и не менее пяти. Ему, привыкшему завоевывать себе социальный статус, было, видимо, важно подтвердить его и после кончины. Иначе прочитывается теперь и некоторая, если так можно выразиться, оптимистическая тональность завещания: чудовищной трудности жизненная задача была выполнена. И все-таки — как обманчивы могут быть наши впечатления от текстов! За спокойствием, с которым Петр Сунгуров смиренно предавал себя в волю Всевышнего, стояла не скромно и достойно прожитая жизнь, а достижение труднейшей цели, оправдывавшей, надо полагать, самые разные средства.

Почти одновременная смерть братьев Сунгуровых, конечно же, случайность, но рискну сказать, что умерли они вовремя. Они махом перескочили через несколько ступеней социальной лестницы, но дальше пришлось бы новое положение осваивать, вписываться в него, а для этого требуется совсем другая энергетика. Задача эта досталась их детям. Впрочем, дети были только у Петра Родионовича.

В свете «вновь открывшихся обстоятельств» понятнее становится и судьба Николая. Отец оставил сыновьям в наследство не только статус и герб, но и социальную неприкаянность. Законные грамоты свои на дворянство они, достигнув совершеннолетия, конечно же, получить не замедлили (не могу не упомянуть, что Николаю грамота была выдана 14 декабря 1825 г.). Однако соответствующей среды у них быть не могло. То, что Николай сошелся с дворовой, скорее всего, не проявление его свободомыслия, а симптом отсутствия среды. А может быть, и протест против искусственного, фальшивого положения семьи.

Вокруг Николая мы встречаем в основном маргиналов. Один из посещавших его офицеров «не приметил, чтобы он был знаком с кем-либо порядочным» (А, л. 145 об.). По мнению А. Романовича-Славатинского, в такой среде оказывались многие из тех, кто дворянство выслужил: «Появился новый общественный класс, не совсем определенный в юридическом и социальном отношении, промежуточный между потомственным дворянством и податными классами, отставший от последних и не приставший к первому <.. > Личное дворянство боялось запачкать свои благородные руки какими-нибудь мещанскими занятиями и предавалось темным, неопределенным профессиям»731. Это наблюдение было сделано почти через сто лет после описываемых событий. Во времена Сунгуровых целого класса «выскочек», скорее всего, еще не было, были единицы, но психологически их положение было, наверное, еще сложнее.

Мало того что Николай объективно принадлежал к «межеумочному» социальному слою. Судя по тому, что ни мы, ни следователи так ничего и не узнали о его происхождении, он его тщательно скрывал. Скрывал даже название своего имения — из-за истории с Матреной или из-за отца? Наверное, из-за того и другого. Он мог бы гордиться выданной отцу жалованной грамотой на дворянство, подписанной Александром I, но этого не делал. Слишком велик был «перепад высот», преодоленный отцом, общество таких преодолений не признавало (вспомним хотя бы пушкинское ироническое: «Уж не хочет быть она крестьянкой, хочет быть столбовою дворянкой»). Похоже, что даже ближайший приятель Гуров не знал правды о действительном происхождении дворянина Сунгурова (иначе обязательно бы проболтался об этом).

Судя по всему, Николай жил с загнанным внутрь социальным комплексом. Сам рожденный в «дворянском гнезде», знал, что отец большую часть жизни был дворовым. Упорное желание «сделаться известным правительству» могло подогреваться сознанием социальной неполноценности.

Стоит задуматься над тем, что говорил Сунгуров о Поллонике, который был из купцов: «Он происходит из самого низкого классу людей, не имея ни способов, ни средств, мог ли где-либо действовать, ибо для сего нужно и знакомство, и способы» (С, ч. 1, л. 169). Это — о Поллонике, но, наверное, немного и о себе. Кстати, и донос Поллоника Сунгуров объяснял тем, что тот ощущает себя среди студентов чужаком. Ему это давали почувствовать. Однажды, когда несколько студентов остались ночевать у Сунгурова на даче, Поллоника обидели — ушибли больно, облили квасом, не давали долго спать (С, ч. 1, л. 669 об.). Это снова о Поллонике, но отчасти и о себе. Сунгуров тоже был, как кажется, «ушиблен» обстоятельствами своей жизни.